Она стояла в дверях, и у Фрэнки перехватило дыхание от ее расслабленно-домашнего, спокойно-самоуверенного вида. Сначала он смущенно отвел взгляд, покраснев и разозлившись на себя, но потом не выдержал — нелепая, четыре года выдержавшая зависимость! — и снова вернулся глазами к ней. К ней — к кому же еще, как не к ней, всю жизнь к ней, к сияюще чистой и отвратительно грязной, к ангельски доброй и греховно циничной, к свету всей его жизни, что обратился в непроглядную тьму, — озаренную новыми робкими, неуверенными вспышками, разом притихшими и погасшими. Как могли они соперничать с нею, болотные огоньки, искусственные звезды? Как он мог допустить хотя бы на секунду, что наивная посредственность Сильвии способна выдержать сравнение с этой всепоглощающей, вечно голодной, всех жертв на свете достойной красотой?
Она взглянула на Фрэнки с презрением — он готов был поклясться в этот момент, что иного и не достоин, — и, покачивая бедрами, приблизилась к Сиду.
— Сильвия тебя искала. Хотела о чем-то поговорить. Я отправила ее спать.
— Правильно сделала, а теперь отправляйся спать сама, — предложил Сид и протестующе дернул головой, когда она хищно запустила пальцы ему в волосы.
— Но я не хочу, — возразила Мадлен, томно изогнувшись, поцеловала его в уголок губ и сразу отстранилась. Ее глаза призывно сияли.
Фрэнки сгорбился и повернулся к фортепиано, смешавшись, но отражения на лакированном дереве безжалостно приковали его взгляд: ему открывалась чувственная, похотливая сторона Мадлен, и хотя внутренне он сгорал от стыда, ревности и других противоречивых эмоций, он не издал ни звука, не шевельнулся, завороженно наблюдая за действиями этой прекрасной куклы и невольно представляя себя на месте Сида. А еще задаваясь вопросом, как тот поведет себя, что предпримет, что выберет: соблазн или Симфонию? Любовь или дружбу?
Оправдывая лучшие из ожиданий, Сид вместо ответного поцелуя указал Мадлен на дверь:
— Ты не у себя в комнате. И не у меня. У тебя совесть вообще есть?
— А у тебя прямо-таки есть, — Мадлен усмехнулась, резко толкнула его на кровать и забралась сверху. — Вчера как будто не было. Или ты стесняешься этого нелепого уродца? — Она обернулась в сторону Фрэнки и презрительно добавила: — Мне вот все равно, для меня он пустое место.
В этот момент Сид схватил ее за плечи, опрокинул на подушки и таким образом поменялся с ней местами. Запястья Мадлен оказались перехвачены и прижаты к постели. Ее волосы разметались по покрывалу смятым дождем, грудь высоко вздымалась и опускалась. Как много Фрэнки отдал бы за то, чтобы прикоснуться к ней сейчас! Но не мягко, не трепетно, как мечталось ему четыре года назад, без следа нежности; как он хотел бы сдавить ее точеную шейку и наслаждаться ее агонией! А заодно и Сида придушить, предателя, лжеца, растоптавшего его доверие! Еще вопрос, с кого бы лучше начать; но позорно ватные ноги не позволяли ему даже встать, а если бы он издал хоть звук, получился бы невнятный писк. Какое уж там возмездие!
— Пустое место, говоришь? — меж тем хрипло спросил Сид, обращаясь к Мадлен. — А вот для меня ты — пустое место. Одна ночь не заставит меня ползать у твоих ног, знаешь ли. Держи себя в руках и не унижай своими действиями себя, меня и моего друга.
«Он сказал — друга?..» — тут Фрэнки будто включился: приступ ярости заставил его ощутить прилив сил.
— Вот именно! — вскричал он противным сиплым голосом, грохнув кулаком по клавиатуре и получив в свою поддержку истошный вопль искалеченного инструмента. — Что вы творите в моей комнате! Убирайтесь!
— А кто тебе слово давал, малыш? — спросила Мадлен. Она уже сидела на постели и невозмутимо поправляла волосы, наблюдая за Сидом, который принялся нервно мерить шагами комнату.
— Фрэнки тебе не малыш! — взорвался он. — Черт, черт, черт, ты сорвала нам репетицию! И зачем я только с тобой связался?
— Зачем? — переспросил Фрэнки. — Чтобы мне досадить, может быть? И Мадлен, может быть, тоже поэтому с тобой и связалась? Может быть, вы все тут просто мечтаете уколоть меня побольней, а? А потом посмеяться!
— Не обольщайся, — улыбнулась ему Мадлен. — Никому ты здесь настолько не нужен. Раньше я жалела тебя, а зря. Только посмотри, в кого ты превратился. Истеричный ребенок-переросток. Да ты и мизинца своего приятеля не стоишь.
— Разумеется, не стою, ведь у меня нет таких деньжищ, — горько усмехнулся Фрэнки.
— Дело не в деньгах. Не только в них, — она спокойно поднялась, облизнулась в сторону Сида и вышла, на прощание потрепав «ребенка-переростка» по голове: жалкая пародия на материнскую ласку.