Симфония Искажений (СИ)

Фрэнки с трудом подавил в себе желание заломить ей руку и надавать пощечин. Все рухнуло, все обернулось обманом; и пусть у него не было никаких прав на Мадлен, пусть Сид и предупреждал его в самом начале, что не собирается упускать свой шанс, случившееся оставалось в глазах Фрэнки ударом, нанесенным из-за спины, неожиданной и неслыханной подлостью; и шаткий, упорно подтачиваемый поведением Сида, на обманчивое мгновение показавшийся крепким мостик, возведенный меж ними и называемый дружбой, рухнул в пропасть. Любовь и смерть шагают под руку, выкрашенные в единый цвет: все верно, и этот цвет красный, яркий, честный, а вот ненависть — ненависть синяя, темно-синяя, леденяще грязная, как мутная взвесь в глазах предателя.

— Как ты смеешь называть меня другом после того, как был с ней, прекрасно зная, что я люблю ее, люблю до сих пор! — обратился Фрэнки к нему, дрожа от гнева. — Второй раз за всю свою жизнь я доверился кому-то — и так же, как и в первый, меня втоптали в грязь! Да будь ты проклят! Будь проклят тот день, когда мы встретились! Я желаю тебе смерти в ближайшем Искажении!

Сид выслушал его тираду с самым отрешенным видом. Ни напускного, неестественного веселья, ни раздражения или злобы, ни чувства вины не отразилось на его лице, — только пустота и усталость; и что-то еще, какое-то мистическое, обреченное спокойствие, бледная ирреальная тень, которая придала плавную значительность его движениям, когда он потянулся к заветной папке, прячущей и охраняющей Симфонию, сгреб ее и раскрыл навстречу подслеповатым глазам Фрэнки, выпуская наружу сонм черных призраков и блеклых видений, ураган и шум прибоя, багрянец Первого Искажения и тысячи падающих и гаснущих звезд.

— Взгляни лучше сюда, — произнес он бесцветно; голосом его говорила сама Симфония. — Отвлекись от своих проблем. Мы — все — не имеем — значения. Важна лишь она, остальное — не на своем месте. Пропусти ее через себя. Познай и создай совершенство. И я обещаю: в тот же день я навсегда исчезну из твоей жизни. Ты получишь свои деньги, вернешься домой и никогда больше не увидишь меня. И к тебе вернется спокойствие.

Фрэнки нервно сглотнул, потрясенный. Его бесправная ревность разом показалась ему мелочной и ничтожной, жалкой страстью, стыдливо спрятавшейся перед лицом самой Бездны; бесконечное множество осколков безликих миров плескалось в глазах Сида и рвалось в его объятия со страниц Симфонии. Вот он, последний кусок мозаики, верная тональность, вот Сид настоящий — безумный, потерявший себя меж мирами и буйством чуждых красок заполненный, не манипулятор, не кукловод, даже не человек, но послушная марионетка в бесплотных руках Симфонии, переливающаяся черно-красно-синим. Нужно было встать, уйти, хлопнув дверью, бежать от обжигающего дыхания Бездны, вернуться в Сонный Дол первым поездом, но Фрэнки уже был заражен этим безумием, покорен, зачарован предчувствием музыки, способной стирать любые границы, опутан по рукам и ногам ее многоцветьем, — поэтому он всем сердцем откликнулся на предложенную Симфонией сделку, позволявшую ему сохранить гордость и не потерять — ее.

— Так ты обещаешь, что день исполнения будет последним днем нашего знакомства? — уточнил он. — Прекрасно. Тогда я начну работу прямо сейчас.

Сид согласно кивнул, и папка мягко переплыла из его рук в руки Фрэнки, и на секунду тому показалось, что Симфония не хочет расставаться с Сидом, оплетенным ее черной сетью и нанизанным на тысячи черных крючков-нот. Стряхнув видение, Фрэнки достал первый лист, поставил на пюпитр.

«Я собираюсь тебя убить!» — глумливо напомнили ему первые же строчки слова бывшего друга по пути в столицу.

«Уже убил», — отмахнулся Фрэнки.

Он осторожно взял первый аккорд, и ночное спокойствие разъела ржавая ломкость искореженной тишины.

========== 4. Исполнитель ==========

С самого детства Фрэнки считал музыку единственным способом заполнить внутреннюю пустоту, выразить невыразимое. Иногда ему это удавалось: неверные, неуверенные отрывки легкими шажками ступали по краю души, словно боясь окунуться, пробуя, не холодна ли кровь у самого сердца. Но чаще он создавал мелодии, танцующие в воздухе над водой его личного моря, порхающие на невесомых крыльях, создавая внутри волнующую рябь, но никогда не погружаясь. Они проносились мимо, терялись и путались в многоголосых наслоениях, преломлялись через призму чужих исполнений и возвращались к нему в неузнаваемом виде — уже ни на что не годные, уже не его.

Чужой предстала перед ним и Симфония. Черпая кровь из другого сердца, она не желала раскрываться перед Фрэнки, будто женщина, хранящая верность другому. Он срывал с нее покровы слой за слоем, но она не давалась: сразу пряталась за крышкой фортепиано, просачивалась между клавишами и заползала под манжеты. Невидимая ржавчина разъедала невидимый мир в согласии с указанной в заголовке коррозией, но реальность оставалась слепа и глуха, — как и Фрэнки.