— А теперь представь себе, что в тебе… ну не в тебе, а в человеке есть эти противоположности — то есть это и есть сам человек. И что теперь с этим делать?
— Бороться, наверное…
— Допустим… Вот ты поборола в своей религии и подмела пол. А потом пришел я, который в своей религии поборол что-то другое, и насрал тут. Что делать? Куда делась твоя победа? А в мире это не так просто и наглядно, но точно так, как я сейчас сказал. И еще раз скажу: жизнь — это единство и борьба, понимаешь? Единство и борьба! То есть одно от другого неотделимо… Они друг другу необходимы. Согласна?
— Согласна. — Лиза была не согласна, но как это сказать, она не понимала.
— И это придумал Бог. Вернее, сказал это Карл Маркс, но он это вывел из наблюдения за жизнью. Которую Бог и придумал. Вот где роется собачка. И чтобы Бог тебе сказал спасибо, надо принять в себе эти единство и борьбу противоположностей и жить вместе с ними, как и завещал нам товарищ Господь… Именно так жить — и свет, и тьму приветствовать внутри себя… Будь здорова, Лиза!
Силов налил коньяк и подошел к своей жене. Лиза тоже встала, они чокнулись и выпили. Они смотрели в глаза друг другу, Виктор чувствовал, что пьянеет, Лиза впервые так просто смотрела на мужа, что сама удивилась этому.
— Можно написать музыку, а потом пойти и убить? — Она спросила твердо, и стало очевидно, что вопрос ее гораздо глубже, чем прозвучал.
— Можно… Нужно… — Силов не убирал глаз, хотя коньяк ему мешал, и мешал сильно. Виктора покачивало.
— Это подлость. — Может быть, Лиза хотела еще что-то сказать, но не успела. Звонкая пощечина хлестнула по лицу девушки. Лиза перехватила руку Силова и поцеловала ее. Долго, долго прижималась губами к ладони, а потом еще и покрасневшей щекой. Виктор опешил.
— Если ты можешь так сделать, ты — подлец, — не отнимая руки, сказала Лиза.
— Пошла на хер отсюда. — Силов вырвал руку и отошел к окну. — На хер… — повторил он уже словно кому-то в окне.
Не оборачиваясь, он слышал, как быстро переоделась жена — какая-то минута, — и входная дверь ударилась о косяк, а щеколда замка клацнула о металл.
Утренние новости были предельно единодушны — теракт на набережной занимал все пространство местной прессы, телевидения, разговоров на лавочках. Даже Яндекс на главной своей странице уделил несколько строк происшествию. Имя Рамазана мелькало через предложение. Местные, конечно, ни о каком теракте и не думали. Известное в городе лицо держало за собой контроль над рынками, мелкими и средними магазинами, оптовыми продажами продуктов питания и ширпотреба. Это была расправа — другого мнения не было, да и не могло быть. По телевизору передавали соболезнование — погибло шесть человек, еще двое находились в тяжелом состоянии. Выжившие и уцелевшие давали интервью, из которых было ясно, что никто не может даже предположить, как и почему прозвучал взрыв. Склоняются к тщательно продуманной акции со специально заготовленной взрывчаткой под столом Рамазана.
На жару никто не обращал внимания — все столпились у красно-белой ленты, что отгораживала часть набережной от назойливых и пытливых свидетелей или сочувствующих… Полиция отгоняла любопытных, рядом с лентой у парапета набережной устроили поминальное место — гора цветов и бесчисленное количество баночек со свечками, — народ в минуту горя был одним целым.
«Баскин Роббинс» подвозил уже третий фургончик с мороженым — когда все кончится, месяц можно не работать…
Прилетели москвичи, их легко можно было узнать по обуви — летние, но закрытые туфли в городе в июле никто из местных не носит.
Беда в городе разнеслась быстро — номер телефона, по которому можно узнать о погибших, висел почти на каждом столбе.
«Чайка» была раскурочена напрочь — тонкие стены верхней палубы только с виду были похожи на массивность. Пластик под мореный дуб разметало метров на тридцать, крыша обвалилась, сам дебаркадер покосился и кормой уходил под воду. Пожарные и спасатели висели в люльках кранов, которые ремонтируют светофоры, — разбирали заваленную крышу. Несколько отважных профессионалов спустились вниз, на палубу, — работали тихо и умело.
Народ не расходился, все ждали, когда начнут выносить останки жертв: одно дело, сострадание и совсем другое — любопытство. Все смешалось в толпе, стоящей у закончившего радовать вкусной кухней и прекрасным видом на закат в реку ресторана «Чайка». По анализу какого-то мужика, разбирающегося в таких вопросах, дебаркадер не восстановить. Ответом ему было вполне резонное замечание: «Да на фига он нужен теперь! Восстановят, а кто пойдет в него? Жрать на кладбище не принято…» Все молча согласились с такой трактовкой судьбы «Чайки», но продолжали стоять. Четвертый фургончик «Баскин Роббинс» деловито разгружался позади толпы на набережной.
Силов не спал всю ночь. Лиза ушла, а он так и остался сидеть на кухне — коньяк кончился еще часа в три ночи. Попробовал Carmenere, но двух глотков хватило, чтобы понять — вино он пить не будет. Одиннадцати еще не было, идти в гастроном за алкоголем было рановато. А может быть, и не нужно совсем.