Симпозиум

– Да и в капкан не попади. Словоблудия своего! – крикнула мне вдогонку Лебедева.

До поздней ночи мы творили. День восьмого марта подкрался к нам незаметно. В два часа ночи, широко зевая, Лебедева, отпуская меня на покой, заметила как бы сама себе:

– Вот тебе, бабушка, и Рабиндранат Тагор! Все, друг мой, прощай!

И неожиданно запела красивым контральто, очень точно интонируя:

Знаю, когда-нибудь

С дальнего берега,

С дальнего прошлого

Ветер весенний ночной

Принесёт тебе вздох от меня.1

Поняв по моему выражению лица, что я, мягко скажем, не вполне врубаюсь в смысл происходящего, Лебедева, закончив пение, объяснилась:

– Вот до чего я, Вася, докатилась – встречаю мой любимый Женский День где-то на краю земли, – это она про Химки! – строча ленивым аспирантам статьи, и делаю вид, что не замечаю ни отсутствие на гармонии в этом мире, – к чему это она? – ни бесконечных болезней моих родственничков, – теперь понятно, о чем спич, – ни вульгарнейшего симпозиума гетер за окном.

– Вы это, собственно, о чём? – не въехал я смысл последнего пассажа.

– Идите спать, Василий, в маленькую комнату. Из ее окна площадь Красная, к сожалению, не видна, однако из неё открывается чудесный вид на внутренний дворик, где все эти лахудры топчутся.

Из окна, откуда я не замедлил выглянуть, ничего особенного я поначалу не увидел. Ну, стояло там сборище – человек пятнадцать, тихо о чем-то переговаривались, курили, посверкивая в темноте красными огоньками сигарет. Однозначно разобрать было нельзя – двор ничем не освещался, кроме немногочисленных на тот момент освещенных окон дома – кто там тусуется: мужчины или женщины, но мне показалось, что, в основном, собрание представлено, как выразилась Лебедева, «лахудрами».

Впрочем, гендерный состав обитателей химкинского двора и их профессиональная принадлежность вскоре были, буквально, высвечены галогеновыми фарами заехавшего туда огромного черного джипа. К окошку джипа метнулась огненно рыжая броско накрашенная весьма упитанная мадам лет сорока-пятидесяти – по всей видимости, «мамка». Окошко приоткрылось, сидящий в машине мужчина чем-то озадачил мадам, после чего та громким хорошо поставленным низким голосом в манере боевого командира скомандовала:

– Девушки, стройся!

На свет джиповых фар полетели ночные бабочки. Достигнув ярко освещенного места смотрин, они тесно сгрудились, образовав полукруг. Из всё того же джипова окошка высунулась огромная волосатая мужская рука и указательным пальцем поманила к себе «мамку». Стоявшая на границе света и тени рыжуха энергично приблизилась к руке, получила новую порцию инструкций, повернулась к девицам и гаркнула:

– Остались блондинки!

Неблондинки (примерно половина экспоненток) вышли из строя, одна через пять секунд вернулась, судорожно напяливая огромный лавсаново блестящий парик.

Рука вновь «попросила» почтительно откатившуюся в сторону мадам приблизиться. Лапидарно состоялось заключительное интимное совещание, после чего мамка, словно конферансье на арене цирка, торжественно провозгласила, налегая на Э:

– АнжЭла, минЭт!!!

Анжела, торопливо закончив водружать на голову блондинистый парик, игриво виляя бедрами, поспешила к джипу, легко запрыгнула в него через заднюю дверь. Джип зарычал и, лихо развернувшись, молниеносно вылетел со двора. Погруженные в полумрак путаны бессистемно разбрелись по двору, необратимо превращаясь в ветеранок броуновского движения…Я отошел от окна, несколько потрясенный, по-лебедевски глаголя, «вульгарностью симпозиума гетер».

«Вот так запросто, на глазах всех, кому не лень выглянуть в окно, они, наглые бесстыдницы, торгуют плотью. А как же "умри, но не давай поцелуя без любви"(хотя в современном варианте слово "поцелуй" в этом выражении можно вообще пропустить)? Да уж, видимо, никак… А что им остаётся делать, ещё (или уже?) не став в этой жизни видными общественными и политическими деятелями или топ-менеджерами, на худой конец?…» – мыслил я засыпая…

Поздним утром профессор Лебедева с сестрицей ейной Надеждой как ни в чем ни бывало (А что, собственно, бывало? Ночь у них, наверняка, прошла благопристойно – они ж в ночи путан не наблюдали; у них – вернее, у комнат, где дамы почивали, окна не во двор, а на улицу выходят.) откушали со мною чаю, благосклонно приняли мои поздравления с Международным Женским Днем, поблагодарили за подарки, собрали в пакет пирожков «на дорожку» да и выпроводили со словами:

– Василий, тщательно проверь орфографию в статье и тезисах, затем передай тексты референту моему Валерию, пусть переведет всё на французский и отправит Беатриске.

– Кому? – не понял я.

– Профессору Лакруа из Сорбонны. Валерий знает адрес.

– Хорошо! Будет сделано, – с энтузиазмом пообещал я Лебедевой.

– Да, и не споткнись во дворе – там ещё агонизируют окурки!

– Не понял? – не понял я профессорских иносказаний.

– Иди через двор, не оборачиваясь и ни с кем в диалоги не вступая. Понял теперь?

– Теперь понял! – заверил я её и кубарем скатился с лестницы.