Симптомы счастья (сборник)

Я дотерпела до 7 утра и позвонила в приемный покой, мне сказали, что мальчик, хороший, здоровенький и длинный – 52 см. А ты была всего 47! Как ты там сама? Живот не болит? Когда принесут кормить? Я не поняла, какой вес? 3.200? Позвонила бабушке Зое, она в уме, вроде рада, даже спрашивала, на кого похож. Я тут все приберу, подготовлю, вымою, не волнуйся. Молочко еще не появилось? Поспрашивай там девочек насчет вещичек, все ли мы с тобой обдумали, может, что-нибудь и забыли. Посылаю булочку-слойку, кефирчик, сок, груши. Что еще? Напиши, кому позвонить? Выгляни сейчас в окно, я тебе помашу. Посылаю ручку и бумагу, напиши все подробно. Целую тебя крепко, Люсенька, все будет хорошо. Вадик не звонил, наверное, он не знает еще? Ты не волнуйся, сейчас для ребеночка главное – молочко, и кушать надо хорошо, я тебе всего принесу. Ну, все, я пошла к окошку. Мама».

«Мама! Какое молочко, я 2 часа назад родила! Мне ничего не нужно. Принеси: кипятильник, носки, почитать чего-нибудь, сахарный песок, банку литровую. Все болит пока, лежу. Немножко только встала у кровати. Врача еще не было. Ребенок кричал все время. Маленький очень, волосы вроде темные, красный. На кого похож, не знаю, потом посмотрим. Ты никому не звони. Я сама. Окно тут не откроешь. Буду звонить, если здесь починят телефон-автомат. Пеленки всякие после можно докупить, ты к выписке принеси только самое необходимое, я тебе потом напишу. Ну, пока, целую. Завтра приходи так же, часов в 11. Люся».

За ночь, пока Люся рожала, все совершенно изменилось. И мир вокруг, и она сама. Когда вечером стало немножко схватывать живот, она была еще прежняя. Еще казалось, что, может быть, все обойдется. Но мама уже забегала по квартире, собирая приготовленные вещи в пакет. Затеребила Люсю – вставай, одевайся! Была оттепель, дороги совершенно растаяли. Из-под колес «скорой» летела по сторонам мокрая жижа. Знобило от страха. «Давай, милая, – приговаривала старушка-санитарка в приемном покое. – Мама-то здесь не нужна нам! Давай, отдавай ей одежду свою, а я тебе, вот смотри, выдам рубаху». И Люся покорно снимала: перчатки (ой, дырочка на среднем пальце!), шапку, шарф, шубейку, свитер, юбку. Слой за слоем, как будто сбрасывала старую шкуру, чтобы потом обрасти новой. Мама ушла. «Давай, милая, пойдем!» Заполняли карточку – голос у нее дрожал, мерили давление – руки тряслись. И дальше с каждым шагом становилось все страшнее и страшнее. Больнее и больнее. Осмотр, клизма – никогда с Люсей еще такого не делали. «Дойдешь сама?» Вот ее уже повели в родильный зал по широкой лестнице. Огромная рубаха бултыхалась вокруг затвердевшего живота. В большом помещении на втором этаже почти все кровати были заняты. Женщины на них лежали растрепанные и потные, задрав сорочки без стеснения и обхватив круглые животы. Кто-то стонал, покряхтывал, тоненько вскрикивал. Лица их были одинаково отсутствующими, где-то далеко или глубоко в себе. Никто даже головы к Люсе не повернул. У одной на пеленке расплылось красным жуткое пятно. Другая, молча и часто дыша, перекатывалась с боку на бок. Совсем юная, худенькая, с неестественно большим для нее, как будто приделанным впереди животом медленно ходила вокруг своей койки. А еще у одной с широко и неестественно распяленными ногами… Нет, Люся не могла смотреть. Ее затрясло, заколотило, облило ужасом, как кипятком. Хотелось ухватиться за эту добренькую санитарочку, и обратно – вниз, к маме, домой! «Ну, ложись, милая, вот. Сейчас акушерочка подойдет».