В пять утра громко щелкал выключатель в коридоре. Жизнь начиналась гудением ламп и бодрым голосом акушерки: «Встаем кормить! Женщины!» Люся доходила до окна, чтобы проснуться, и втыкала кипятильник в розетку. Откуда, интересно, у матери кипятильник? Может, Рита дала? Быстро готовились, укладывались каждая на свой бок. Гомон в соседнем отделении усиливался и наконец прорывался в коридор тележкой с вопящими коконами, которых сестра мастерски разносила по мамкам, захватывая двоих сразу в одну руку. Никогда никого она не путала. Но женщины на койках все равно поднимались на локтях, вытягивали шеи, высматривали – вон, вон мой!
Справа от Люси лежала девушка совсем молоденькая, с пушистым хвостиком на макушке и детскими обкусанными ногтями. Оказалось – адвокат по гражданским делам. Ее девочка была вся желтая, просто оранжевая, как апельсин, кричала непрерывно, есть не хотела, с отвращением выплевывала неумело вложенный сосок. Адвоката звали Леной. Единственной причиной ее переживаний после родов был муж (вроде как тоже какой-то следователь, Люся не поняла), который мог дома от радости напиться. И поэтому ежедневно велись долгие переговоры по телефону, и беготня у форточки. Не помогло. Он все-таки притащился под окна совершенно пьяный, орал и размахивал недопитой бутылкой пива. «Ленка! Ларионова! Я тя люблю! Спасибо те за дочку!» Просто гвоздь программы! Люсе было очень стыдно и неудобно за чужого мужа, вид у него был самый непотребный, в финале концерта он плюхнулся на колени прямо в снежную жижу на асфальте. Вся палата дежурила у окон, наблюдая шоу. Лена скромно молчала, время от времени появляясь в поле зрения артиста, и Люся с удивлением поняла, что Лене вовсе не стыдно. Она была героиней дня, все ей завидовали. Можно ли гордиться тем, что твой мужчина, напившись пьяным, признается в любви, вопя при этом как неандерталец и используя ненормативную лексику? Люся не знала.
Она попробовала представить себе Вадика с его квадратными очками, залысинами и кашемировым пальто в снежной луже и с бутылкой. Не получилось, зато явился он сам – передал три измученные гвоздички, баночку красной икры и бананы. Помахал с противоположной стороны улицы и уехал. Икру было нельзя кормящим из-за аллергии, девочки сказали, бананы тоже – экзотический фрукт, цветы Люся отдала детским сестрам. «Людмила, поздравляю от всей души (ага, поверили) с рождением сына! Искренне рад за тебя. Сохрани эту открытку на память. Я постараюсь позвонить, когда ты уже будешь дома». И надо же, без подписи! Дорогая открытка с медвежонком и надписью «Поздравляю с рождением мальчика!», можно было от себя вообще ничего не добавлять. Люся открытку поставила на тумбочку, для имиджа, но когда все кончится, решила порвать. Что кончится – непонятно. Все только началось, но этот орущий мальчик никак не хотел встраиваться в Люсину жизнь, в их женскую тихую квартиру и размеренный быт. Не говоря уже о том, что сам Вадик глубоко и крепко женат и имеет двоих детей.
Люся в тот вечер куксилась, глаза были на мокром месте. В семь часов принесли кормить. Ребенок сначала спал, а потом стал кричать громко, грудь совсем не брал. Люсе казалось, что все остальные девочки на них косо смотрят – вот орет, мешает всем. Чтобы успокоить его и успокоиться самой, Люся встала, взяла маленького на руки и походила по палате. Он все плакал и плакал, а потом вдруг на секунду приоткрыл глаза – они были темно-синие с кровавыми точечками на белках. Люся забыла про Вадика и про все остальное. «Эй, мышонок?» Он действительно был похож на мышонка. Носик кнопочкой. Ресниц совсем не было, вместо бровей – красные полосочки. «Эй, – совсем тихим шепотом ему на ушко спросила Люся, – ты кто? Будешь молочко?» Он еще раз всхлипнул и затих. Люся перехватила мальчика поудобнее и пошла на кровать докармливать. И он как будто понял ее – сделал все как положено. Схватил сосок, чмокнул пару раз, приноравливаясь, а потом потянул так хорошо и правильно, сглатывая тонкой шейкой, торчащей из короба пеленки, что Люся замерла, боясь потревожить. Только потом, когда он отвалился головенкой и засопел, такой довольный, сытый, она позволила себе осторожно выпростать затекшую руку и подвинуться.
В двадцать лет Люсенька пережила свой первый, глупый, но очень бурный роман. Ее герой был шофером такси, он привез директрису школы, где у Люси была практика, на субботник, и как-то они там друг друга заметили. Звали его Сергеем. Тамара Викторовна, конечно, себя особо интеллигентной не считала и сказать могла по-всякому, но его жизнерадостное «бля» почти за каждым словом и обращение «мамаша» очень напрягали. Он как-то очень быстро освоился у них дома, приходил обедать, а однажды остался ночевать.