Симранский Цикл Лина Картера

Рассказывают в Симране историю о том, что был некогда нищий по имени Хиш, который жил в прохудившейся лачуге около грязевых ям на окраине Абзура, что высится у древней серой реки Наск.

Был Хиш очень беден.

Обычно считается, что таков удел нищих — быть очень бедными, иначе им не пришлось бы попрошайничать, но это верно не для всех. По правде говоря, достаточно удачливый нищий обладатель пустой глазницы, сухой конечности или недурного набора гнойных язв, обычно может рассчитывать на годовой доход в две сотни серебряных монет. И даже больше, если урожай обилен, а страна непотревожена войной.

Но Хиш не мог похвастаться ни одним из этих достоинств. Хотя он и пробавлялся сухими корками, выхваченными у голубей из-под ног и, время от времени, гниющей рыбой, выброшенной волнами на берег древней серой реки Наск, он оставался пухлым, безмятежным и полнолицым. И, пока серебро звенело и звякало в чашах его Собратьев по Цеху, к нему падал лишь одинокий медяк, да и то нечасто.

Каждый день Хиш сидел на городской площади Абзура, в тени цветущей гималии, прилежно попрошайничая с рассвета до заката и каждую ночь он уходил домой хорошо, если с парой медяков, бренчащих в его кошеле, более голодный и более печальный, чем накануне.

У каждого нищего в Абзуре есть своё обычное место на площади, передающееся многие поколения попрошаек от отца к сыну.

Рядом с Хишем всегда сидел нищий по имени Торб. И, хотя Торб клянчил не громче и не жалостнее, чем это делал Хиш и не выглядел более голодным, в его чашу каждый день падало серебро и в Цеху знали, что он каждую ночь подкрепляется жирными колбасками и пшеничными лепёшками, и спит под двумя одеялами из красной шерсти.

И случилось так, что однажды, незадолго до заката, Хиш поинтересовался у своего соседа, отчего выходит так, что Торб досыта ест и спит в удобстве, в то время как Хиш перебивается корками и почти замерзает по ночам.

— Ты не посвятил себя Богу, чьей милости можно ввериться, — отвечал Торб. И сказав это, он вытащил из своего кушака свёрток из тонкого шёлка, откуда извлёк маленького Бога, искусно вырезанного из синего камня.

— Это — мой Бог, — сказал Торб: — Его зовут Умбул. Каждую ночь я сжигаю перед Умбулом три зерна ладана и смазываю его пятки бараньим жиром, а он, в свою очередь, присматривает, чтобы в моей чаше никогда не иссякало серебро, а в моём животе — колбаски и лепёшки. Я бы посоветовал тебе, друг Хиш, посвятить себя Богу. Умбула вырезал для меня ремесленник из Зудразая, за двадцать девять медяков. Умбул — очень красивый Бог, ведь верно?

— О, действительно, — вежливо отвечал Хиш. — Но у меня нет двадцати девяти медяков.

— Тогда ты можешь ночью спуститься к берегам Наска и сделать себе Бога из речной глины, — предложил Торб.

И решил Хиш так и сделать.

Этой ночью спустился он к берегу древней серой реки Наск и накопал на отмели, среди шелестящего тростников, некоторое количество лоснящейся жёлтой глины, из которой он вылепил Бога и досуха прокалил его на противне, подогреваемом огнём от углей.

Поскольку был Хиш невысоким, дородным и плешивым, он сделал своего Бога таким же, ибо обычно люди создают Богов по своему подобию. Конечно, Хиш был не столь искусен, как ремесленник из Зудразая и Бог, вылепленный им, был не столь красив, как Умбул: на самом деле, был он всего лишь кое-как вылеплен из кома глины. Несмотря на это, он всё же был Богом Хиша и Хиш его любил. И он нарёк его именем Йиб: еженощно будет сжигать Хиш перед Йибом две стружки кедрового дерева и каждую зарю будет втирать Хиш в безволосую макушку Йиба капельку прогорклого жира.

И, в первый же день, когда сжёг Хиш кедр перед Йибом и натёр его макушку жиром, две серебряных монеты забренчали в его чаше ещё до полудня. И Торб усмехнулся и захихикал, заметив: — Вижу, друг, ты обзавёлся собственным Богом. — И Хиш гордо признался, что именно так и поступил.

После этого серебро чаще попадало в Хишеву чашу для подаяний и он в известной степени благоденствовал. Когда привычен к медякам, на серебре процветаешь; и вскоре Хиш накопил достаточно средств, чтобы приобрести более ладную хижину, у которой не протекала крыша. Она стояла на возвышенности и, по счастью, с наветренной стороны от грязевых ям. И, прежде чем прошёл месяц, он также разжился глиняной лампадкой, парой красных шерстяных одеял и подкреплялся ночью жирными колбасками и лепёшками.

И случилось так, что Хиш по милости Йиба благоденствовал и при этом никогда не пренебрегал долгом, которым он был обязан своему маленькому глиняному Богу. Никогда не проходила ночь без того, чтобы перед Йибом не сжигали кедровые стружки и никогда не наступал рассвет без того, чтобы макушка Йиба не была натёрта жиром. И в Хишеву чашу для подаяний сыпалось ещё больше серебра, а иногда, по праздникам, даже монетка из червонного золота.

Поистине, такое было богатством для подобного Хишу, который в дни нужды научился бережливости, и который теперь получал деньги по необходимости или благоприятному случаю. И Хиш продолжал процветать по милости Йиба и не отступал от своих обязанностей перед ним.