Симулятор совести

– Да, – подтвердила Алимжанова, – мы не делаем секрета из того, что все изучили ваше досье.

– Досье? – воскликнул я. – Разве на меня есть досье? И в каких же архивах оно находится? Не удивлюсь, что в архивах ФСБ.

Вместо ответа встретил лишь очередную приветливую улыбку. Павлов же представил мне остальных членов команды – так он назвал участников эксперимента; я не стану перечислять сейчас всех, утруждая свою память воспроизведением фамилий и регалий этой ученой братии, упомяну только ещё одного человека, того священника, державшегося особняком:

– Отец Иона, также, как и вы, является наблюдателем от Православной церкви. Вы, быть может, подумали, почему именно представитель этой конфессии, – прочитал вопрос в моих глазах Павлов. – Отец Иона является полномочным представителем Межконфессионального союза.

– Союза Мировых Религий, – поправил Павлова отец Иона. Мы пожали друг другу руки, и он спросил: – А вы, как я понимаю, представитель прессы?

– В некотором роде, – оглядевшись, усмехнулся я.

– Поясните, – голос монаха так не соответствовал тому стереотипному образу служителя культа, у которого, по сложившемуся в обществе мнению, должен быть поставленный бас с четким размеренным ритмом и умело выдержанными паузами. Напротив, он говорил тихо, без аллитераций, если пользоваться музыкальной терминологией. Однако ж, что подтвердилось нашими с ним дальнейшими беседами, речь его была быстра, и у него всегда находилось необходимое слово, точно воспроизводящее то, что намерен был сказать. Впрочем, такая подкованность наблюдается у каждого священнослужителя: профессия обязывает. Я посмотрел на Павлова, надеясь, что тот поможет мне в пояснении моего же ответа; злость моя по отношению к привлечению моей персоны к эксперименту, вернее сказать, к тому, каким беспардонным образом было это осуществлено, в глубине ещё клокотала. Кому, как не Павлову, нужно было бы давать объяснения такого рода. Но он остался непроницаем и проигнорировал мою мимическую жестикуляцию. Не хотелось вдаваться в пространные объяснения по поводу принудительного привоза, и я ограничился короткой репликой:

– Я здесь неофициально представляю СМИ.

– То есть? – настаивал священник.

– Ну, я изъявил желание поучаствовать во всём этом как частное лицо, – попытался увильнуть от ответа я.

– Но позвольте, – задумчиво протянул священнослужитель, – это ведь закрытый эксперимент. Я полагал, что до определенного времени, до определенных результатов ни одна информация не должна покидать стены этого заведения.

– Так оно и есть, отец Иона, – решил всё-таки вмешаться Павлов. – Инициатива пригласить этого уважаемого гражданина, – он указал рукой на меня, – полностью исходила от нас. Были соблюдены все меры предосторожности, так что у вас нет причины для беспокойства. Гриф «совершенно секретно», ярлычком прикрепленный над нашим предприятием, имеет полное соответствие с содержанием нашего исследовательского центра.

– О, я не беспокоюсь, – сказал отец Иона, – ваша совершенная секретность должна беспокоить только вас. По моему глубокому убеждению, «секретное» – значит, «тайное», а тайное, как вы сами знаете, всегда греховно.

– Поспешу успокоить вас, батюшка, – сказал, улыбаясь, Павлов, – совершение греховных поступков – не наш приоритет, мы призваны избавить человека от греха.

– А не сильно ли сказано? – заметил священник. – Ни берёте ли вы на себя право, которое дано только Богу, отпускать грехи? Даже не священнослужителю, а только Богу. Не становитесь на неровный путь индульгенции, на котором до сих пор стоит католическая церковь. Даст Бог, и она со временем полностью откажется от этого заблуждения.

– Батюшка… – хотел было оправдаться Павлов.

– Я бы попросил вас придерживаться более официальной формы обращения к моей персоне, мы ведь не в деревенской церквушке.

– Простите, отец Иона.

– Или же, – добавил отец Иона, – так как наша с вами дальнейшая деятельность не будет относиться к духовной, давайте удовлетворимся мирским моим именем: Григорий Алексеевич.

– Так вот, Григорий Алексеевич, – сказал Павлов, – прошу покорнейше ещё раз простить, но вы меня не так поняли. Мы вовсе не собираемся раздавать индульгенции направо и налево, мы хотим только помочь человеку осознать свой грех и раскаяться.

– Своей электроникой? – усмехнулся отец Иона.

– А почему бы и нет?

– Раскаяние – величайшее таинство, во спасение своей бессмертной души человек сам должен прийти к нему. Принуждать к раскаянию никто не в силах и не вправе, даже Господь. Это единственное право выбора, которое не должен нарушать никто.

– Мы и не стремимся нарушить право выбора, завещанное свыше, мы лишь помогаем осуществить правильный выбор.

– Посмотрим-посмотрим, – саркастически изрёк Григорий Алексеевич. – Слишком скудна была информация, чтобы я смог составить о вашем предприятии целостное представление и сделать соответствующие выводы.

Я присутствовал при этом диалоге науки и религии молча, стараясь не мешать. Всегда интересен спор, когда обе стороны отстаивают одно и тоже, лишь не сходясь в методологии достижения конечного результата.