– Мне бы хотелось поставить вас в известность, – сказал мне Павлов, – что отец Иона так же, как и вы, прибыл вчера и также не введен в курс дела. Поэтому наш спор может показаться беспредметным, – он взглянул на священника, тот снисходительно поклонился в ответ.
– Вчера? – переспросил я. – И также в наручниках?
– В наручниках? – озадачено оглянулся отец Иона. – Почему – в наручниках?
– Нет? – сказал я. – Странно? А некоторых сюда доставляют в наручниках.
– Вы, наверное, имеете ввиду подопытных? – предположил Григорий Алексеевич.
– Да-да, – зачастил Павлов, бросив на меня взор, как на провинившегося подростка, – именно их и имели ввиду, – и чтобы я не развивал тему о «браслетах», добавил: – Давайте, дабы ознакомить вас в полной мере, чем же мы здесь занимаемся, встанем, и мы с нашими сотрудниками проведем экскурсию, согласны?
Мы все встали и вышли из конференц-зала. Видя, что Алимжанова замыкает группу, я приостановился и, поравнявшись с ней, тихо произнёс:
– Шинар, можно вас на минутку?
– Конечно, – сказал она.
4
Мы отошли в сторонку.
– Не знаю, как и сказать, – туманно начал я, к чему-то массируя свой подбородок и думая, что следовало бы побриться прежде, чем вызывать на беседу женщину. – Ну, в общем… может вы поймете и без моих объяснений то, о чем я хочу сказать.… Скажу напрямки: что это было?
Она терпеливо ждала, пока моя мысль благополучно минует стадию рождения и сформируется в нечто, похожее на предложение, затем сказала:
– Вы хотите сказать, что я думаю, – она выдержал паузу, – о той
Меня точно током поразили; и если бы не стена, к которой я стоял спиной…
– Разуму не стоит всегда доверять чувствам, – сказала она, – чувства могут обмануть разум. Так говорил мой дед.
– И всё же? – настаивал я.
– Давайте об этом позже. Мы отстали, а ведь именно для вас и отца Ионы проводится пояснительная экскурсия. Давайте не будем задерживать.
Догнав «делегацию», мы пересекли дверной проём и очутились в помещении, которое представляло собой.… Впрочем, не вдаваясь в подробности, опишу его вкратце. Походило оно на тюремный сектор из американских фильмов: по правую руку вдоль недлинного коридора тянулись двенадцать камер без лицевых стен и привычных нам железных дверей с «глазками» для наблюдения за заключенными. Вместо стен от пола до потолка и от кирпичного простенка между камерами до простенка – толстенное стекло, как я догадался, бронированное. Вход в камеру был выполнен из такого же материала, электронное запорное устройство надёжно ограничивало пространство площадью, примерно в девять квадратных метров. Внутри камер имелась кровать, санузел, стол, телевизор, помещенный в некий бронированный аквариум. Окон не было. Освещение люминесцентными лампами задавало холодный, неприветливый тон суровому пристанищу для «подопытных».
Группа во главе с Павловым ждала нас возле камеры №1. Когда мы с сотрудником Алимжановой присоединились к остальным, он прокашлялся и начал:
– Мы находимся в третьем секторе содержания непосредственных участников проекта. Всего секторов – три. Как вы уже успели заметить, здесь двенадцать камер и, соответственно, двенадцать заключенных. В первом и во втором секторах количество точно такое же. То есть, всего – тридцать шесть. Здесь, как и в двух остальных, «подопечные» на разных стадиях обработки: кто-то «старожил», кто-то прибыл недавно. Такое, так сказать, смешивание даёт дополнительный положительный результат. Что это за контингент? Почти у всех – пожизненные срока заключения, все были приговорены к строгому режиму содержания, кто-то содержался в одиночных камерах, но недолго. Мы старались, чтобы их психика ещё не была адаптирована к тюремным условиям и в какой-то степени подавлена этими условиями. Здесь находятся серийные убийцы, маньяки, педофилы, извращенцы, в общем – милые, добродушные граждане, убившие или изнасиловавшие не одну жертву.
В камере под №1 на заправленной постели сидел щупленький мужичок невзрачного вида в пижаме голубого цвета и уныло, с грустью глядел на нас. Глаза его не выражали какого-либо мыслительного процесса, и весь он был жалок и как будто нуждался в помощи.