Символ и ритуал

Знаменательно, что первый ритуал нового года, — исполняемый на следующий день, возглавляется вождем и ни одна женщина, даже королева-мать, на него не допускается. Обряды совершаются внутри храма Та Кеси; вождь молится ему в одиночестве, затем приносит в жертву овцу. Это составляет заметный контраст обрядам предыдущего дня, в которых участвовали представители обоих полов и которые проводились на открытом воздухе у реки Тано (важной для всех ашанти) без кровавых жертвоприношений и в отсутствие вождя. Коммунитас — торжественная веха окончания старого года; структура, очищенная коммунитас и напитанная кровью жертвоприношения, возрождается в первый день нового года. Таким образом, то, что во многих отношениях является ритуалом перемен, обладает, видимо, эффектом не только временного переворачивания «заклеванного порядка», но первоначального отделения принципа группового единства от принципов иерархии и сегментации, а затем наглядного подчеркивания единства текиманов — и более, чем текиманов, — самого государства ашанти — как иерархического и сегментарного единства.

Самайн, День поминовения всех усопших и День всех святых

Как отмечалось, в случае апо упор на очистительные силы структурных низов и связь таких сил с плодовитостью и другими универсально-человеческими интересами и ценностями предшествует упору на фиксированную и партикуляристскую структуру. Точно так же канун Дня всех святых в западной культуре с его упором на силу детей и земных духов предшествует двум традиционным христианским праздникам, которые представляют структурные уровни христианской космологии, — т. е. Дню всех святых и Дню поминовения всех усопших. Французский теолог М. Олье (цит. по [8]) сказал о Дне всех святых: «В некотором роде этот праздник выше, чем пасха или вознесение, [поскольку] Христос достигает совершенства в этом таинстве, потому что, как наш вождь, он только тогда совершенен и осуществлен, когда он соединен со всеми своими святыми (канонизированными или неканонизированными, известными и неизвестными)».

Здесь мы опять встречаемся с понятием совершенного синтеза коммунитас и иерархической структуры. Не только Данте и Фома Аквинский изображали небеса как иерархическую структуру со многими уровнями святости и в то же время как светлое единство, или коммунитас, в которой самый малый святой не испытывал зависти к великому, а великий святой не испытывал ни малейшей гордости за свое положение. Равенство и иерархия здесь мистически нераздельны. На следующий день — День поминовения всех усопших — вспоминают души в чистилище, подчеркивая одновременно и их более низкое иерархическое положение по отношению к душам на небесах, и активную коммунитас живых, которые просят святых о снисхождении к тем, кто подвергается лиминальным испытаниям в чистилище, и к спасенным умершим — как на небесах, так и в чистилище. Однако оказывается, что, подобно «разнузданной вольности» и обменам статусами в церемонии апо, грубая сила, питающая и добродетельную иерархию, и добрую коммунитас святых и усопших календарного цикла, вытекает из дохристианских и автохтонных источников, которым часто отводится инфернальный статус на уровне народного христианства. 1 ноября стало отмечаться как христианский праздник не ранее VII в., а День всех святых был внесен в римский ритуал лишь в X в. В кельтских регионах христианским праздникам были приданы некоторые черты языческого зимнего празднества Самайн (наше 1 ноября).

Самайн означает «конец лета»; как сообщает Дж. А. Маккаллох, он «естественно подчеркивал тот факт, что силы увядания, олицетворяемые зимой, вступали в свои права. Однако отчасти он мог быть и праздником урожая, в то время как он был связан с пастушеской активностью, так как убой животных и заготовление пищи на зиму также ассоциировались с ним… Разжигался костер, символизирующий солнце, сила которого теперь угасала, и огонь предназначался для магического его укрепления… В жилищах огни погашали — практика, связанная, видимо, с сезонным изгнанием грехов. От костра зажигали ветки и несли их домой, чтобы разжечь новый огонь. Есть также свидетельства, что в Самайн производились жертвоприношения, и, возможно, человеческие; намеченная жертва принимала на себя все грехи общины, как козел отпущения у евреев» [41, с. 58–59].