Фальшиво улыбаюсь, встречаясь со светло-зелеными глазами. Первый раз вижу Оззи таким серьезным. Он не поверил ни единому слову. Но мне не нужен его сочувствующий взгляд и жалость, написанная на лице. Отворачиваюсь и засовываю руки в карманы кожаной куртки. Черелин слабо улыбается, обнимает и ведет к машине Шема, что-то ободряюще бормоча, но я не слышу ее слов. Я ничего не слышу. Часть визжащих девушек садится в мустанг Оззи, другая — к Райту, и две машины скрываются за углом.
Изнутри душит боль, хочется выть и рыдать от безысходности и жалости к самой себе. От своей глупости и наивности. С силой смыкаю глаза, чувствуя, что еще немного — и я задохнусь в безмолвном плаче. Надо потерпеть… Не хочу, чтобы кто-то видел и жалел меня. Не хочу.
Не хочу любить Сина Эванса.
«Кто бы научил меня, выбирать головой, а не эмоциями, тогда бы жилось проще. Любовь — это огромная проблема, если твой разум говорит «Нет», а сердце — «Да»… Если бы я была чуточку мудрее, взрослее и знала, что сказать и как себя вести, возможно, не ощущала бы той ужасной боли. Неужели, когда влюблен, совсем слеп и глух? Какая же ерунда эта любовь…».
Глава 17
Утром в зеркале меня встречает монстр с припухшими красными глазами и размазанным по всему лицу макияжем, который я так и не удостоилась смыть. Из губ вырывается стон. Я разочарованно отворачиваюсь, промокая лицо махровым полотенцем. Следы бессонной ночи удалось скрыть не до конца, как и то, что я плакала.
Спускаюсь на первый этаж и заглядываю на кухню, откуда доносится аромат кофе и блинчиков. Шем сидит, подперев голову рукой, и наблюдает влюбленным взглядом за Черелин, которая порхает по кухне с довольной улыбкой на губах. Хоть у кого-то ночка удалась. Брюнетка останавливается и машет мне:
— Доброе утро. Кофе?
— Да, доброе, — бубню и залажу на высокий табурет.
Оно вовсе не доброе, ни капли.
— Выглядишь… не очень, — косится девушка и ставит передо мной вкусно пахнущий напиток, от которого исходит божественный аромат свежезаваренных зерен.
— Забыла смыть макияж, — пожимаю плечами, упираясь взглядом на кружку в руках.
— Ну да.
Шем молча на нас поглядывает. Делает пару глотков и, видимо обжигает язык, громко выругиваясь, чем вызывает громкий хохот.
— Джи, позовешь Сина? Он должен уже проснуться, — доносится до меня вопрос Черелин, а чашка застывает в воздухе.
Поднимаю глаза на брюнетку, но та возится в дверке холодильника, поэтому смотрю только на ее спину. Не думаю, что это хорошая идея — идти в его комнату. С чего она взяла, что брат вообще дома? Он же развлекался с той фанаткой на квартире Оззи и, наверное, до сих пор пропадал там.
— Син любит тосты с вишневым джемом и кофе, — продолжает свои поиски Черелин, недовольно ругаясь при этом.
— Л-ладно.
Почему именно я должна звать его? Это мог бы сделать Шем, он тоже ничем не занят, кроме откровенного разглядывания Черелин. С этими мыслями поднимаюсь по ступенькам на второй этаж и замираю возле комнаты Сина. Подношу пальцы, чтобы постучать, но передумываю в какой-то момент, берусь за ручку и немного приоткрываю дверь.
Сначала в поле зрения попадает огромная кровать с разбросанным в беспорядке черным постельным бельем, затем развивающиеся прозрачные темные занавески и, наконец, оголенная мужская спина. Но рот открывается совершенно от другого. Я хочу нажать «Стоп» и запомнить этот момент, как ночь на берегу Норт-Саскачевана. О нет, это самое лучшее, что я когда-либо видела.
Глаза впитывают каждую деталь, черту и тень, нарисованные на его широкой спине. Никогда с таким не сталкивалась, поэтому бесстыдно пялюсь на произведение искусства, мастерски изображенное на коже парня. Потрясающе. Падший ангел. Он преклонил левое колено, опустил руку и голову на него, а крылья сошлись полукругом, как будто от кого-то защищаясь и обхватывая широкие плечи, лопатки, бока. Пара падающих черных перьев была изображена на пояснице и пропадала под резинкой боксеров, которые выглядывали из-под черных джинсов, свисающих на узких бедрах.