Синдбад-Наме

Вор в темноте продвигался осторожно и гладил рукой спины коней, чтобы выбрать себе какого поплотней, сесть на него и ускакать. Так он дошел до льва и стал гладить его по спине. Он показался ему лучше и упитаннее других, тут же вор вскочил на него верхом и погнал прочь. Лев от страха перед его мечом пустился вскачь, а вор подгонял его все больше. Лев скакал по долам и склонам, не чувствуя повода и узды, до тех пор,

Покуда розы не рассыпала заря
И не покрыла ими базилики.

* * *

*Приходит утро, листья золотит,
*Дворец камфарный в небесах блестит,
В шатер луны вонзились копья солнца,
Луна укрыла голову под щит.

Подул утренний прохладный ветерок, бутоны в цветнике ночи осыпались, словно из кармана горизонта высунулась белая *рука *Мусы и *его посох проглотил Голдовские веревки фараона.

Вор присмотрелся и видит, что он сидит верхом на кровожадном льве. Он подумал: «Если я сойду с него в степи, то он набросится на меня и мне не устоять против него».

И он гнал льва, пока они не подскакали к каким-то деревьям. Тут вор уцепился за ветку и подтянулся на дерево, а лев, избавившись от него, сказал:

* Воистину, Аллах добрей
Земных отцов и матерей.

* * *

*Пускай к Аллаху, раб, летит твоя хвала:
Ведь есть такое зло, что много хуже зла.

Лев, боясь возвращения седока, помчался быстрее прежнего и встретился на пути с обезьяной. Увидев льва, она поклонилась и воздала почести, как надлежит рабу.

— Разве с царем случилось что-нибудь? — спросила она. — На благословенном челе видны следы гнева, все тело говорит о задумчивости и размышлениях. И чем объяснить его приход в эти не посещаемые им и отдаленные места? Если я — нижайший слуга — могу сделать что-нибудь, то пусть царь прикажет, и приказание будет выполнено.

— Вчера, — ответил лев, — я охотился в таких-то местах. Там я притаился среди животных, ожидая удобного случая, чтобы наброситься на добычу. Но тут подошел бесстрашный и ловкий вор, взобрался на меня верхом и погнал меня по долам и склонам, по суше и воде, а я бежал, боясь его меча и ножа, пока, наконец, всевышний бог не смилостивился и не избавил меня от его цепкой десницы. Сам он взобрался на дерево и оставил меня в покое.

— Это просто с царем приключилась ошибка, — отвечала обезьяна. — Никто из живых существ не посмеет и не дерзнет так поступать с царем зверей и сопротивляться ему силой своих рук. Пусть лучше царь вернется и покажет мне дерево, и я приведу того вора, чтобы царь отомстил наглецу за дерзость, непочтительность и глупость.

Лев было поддался на лесть обезьяны и, словно голубь, попал в мешок ее слов. Он вернулся назад и показал обезьяне дерево. А вор, увидев льва и обезьяну, понял, что они идут на него. В дереве было большое дупло, он залез внутрь и стал ждать безмолвно. Когда обезьяна влезла на дерево и подошла к дуплу, вор высунул руку, схватил крепко самый чувствительный орган ее тела и сжал его. Обезьяна потеряла сознание, свалилась с дерева, а ее душа отправилась прямо в царство ада. Увидев такой подвиг, лев пустился наутек во всю мочь, считая бегство удачей. Он счел, что «своевременное бегство равносильно победе».

*И они отвернулись, оставив одних
Сумасшедших, напуганных, полуживых.

«Тот, кто поступает по совету глупцов и невежд, — думал лев, — никогда не добьется осуществления ни одного своего желания, не достигнет ни одной цели, не победит ни в одном деле, не управится ни с одним из коней надежды. Ведь именно поэтому говорят: «Беседа с глупцом порицаема, общение с невеждами приносит несчастье»».

Невежество вредно нраву его,
Как кашель всем тем, кто удушьем страдает.

* * *

— Я рассказала эту притчу для того, — закончила невольница, — чтобы шаху не пришлось, подобно тому льву, раскаиваться из-за советов глупой обезьяны, чтобы ему не пришлось сожалеть из-за этой несправедливости. Я уповаю на величие всесильного Аллаха и жду, что везиров постигнет участь обезьяны.

Произнеся это, невольница с плачем и стонами покинула тронный зал, произнося стихи:

Ухожу, не зная счастья; рок мой злобен и

суров,Вижу я, ты униженье причинить всегда готов;

Если хороша была я, — хоть запомнишь ты меня.

А дурна, — ну что ж, ты спасся, друг мой, от моих оков!