Синдром Джека-потрошителя

А Тощему уже помогали. Выбежала перепуганная, причитающая мама, выбежали люди из соседнего дома. Они подняли его на ноги, дали воды, вытерли кровь, сочащуюся из разбитого носа. Тощий смущенно улыбался им, убеждая, что у него все хорошо и не о чем тут беспокоиться.

Он был героем дня. Заметив, что Каштанчик наблюдает за ним через окно, он махнул ей рукой, а она рассеянно улыбнулась в ответ. Наверное, теперь ей полагалось любить Тощего, правильно? Ведь он вроде как спас ее, он отпугнул Темного, и этот тип уже не вернется.

Вот только Каштанчик, наблюдавшая эту драку от начала и до конца, не могла избавиться от ощущения, что что-то тут не так. Есть подвох, но какой? Она в этом совершенно не разбиралась – и тем больше ее удивляла собственная тревога. Но она что-то видела и слышала в те короткие минуты – случайное выражение лица, удар, один из криков… Было, было там нечто такое, что теперь не давало ей покоя.

Жаль, что она никому не могла рассказать об этом. Не только потому, что Тощий отныне был всеобщим героем, которого мама могла открыто обожать. Просто у Каштанчика не находилось слов, способных описать причину ее беспокойства.

В глубине души она просто знала: что-то в этой драке пошло неправильно.

Глава 8 Энни Чэпмен

– Я – твоя жена, и ты обязан говорить мне, что происходит! Понимаешь ты это или нет? Обязан! Это – часть семейной жизни!

Леон ожидал, что почувствует гнев – и гнев действительно был, но раньше, и теперь он сменился бесконечной усталостью. Лидия, пожалуй, была права во всем. Вот только для Леона это ничего не меняло: он наблюдал за ней, наблюдал за их домом и чувствовал, что ему это не нужно.

То, что раньше казалось ему основой нормальной полноценной жизни, превратилось в бессмысленную обузу. Почему? Да потому что не он это выбрал. Все, от мелочей вроде обоев на стене до глобальных вещей вроде его брака с Лидией, было словно назначено ему кем-то, а он просто взял то, что ему предложили.

Он не винил брата и Лидию за то, что они навязали ему все это. Может, у него и было такое право, он точно не знал. Леон прекрасно понимал, что согласился на это – они не смогли бы его заставить, если бы он не согласился. Тогда ему было все равно, он пустил свою жизнь на самотек и сейчас должен был заплатить за это.

– Если хочешь, давай разведемся, – спокойно сказал он.

Он не знал, насколько в тему его фраза, он давно уже перестал слушать монолог жены. Да и важно ли это на самом деле? Ничего нового Лидия ему не скажет, ее возмущения катились по кругу: ты спал с ней, ты лгал мне, я несчастна.

Она такого оборота явно не ожидала. Лидия застыла, разгневанная, шокированная, и она по-прежнему была прекрасна, но уже как произведение искусства, к которому Леон ничего не испытывал. На произведения искусства смотрят, ими восхищаются, однако мало кто хочет оказаться с картиной Пикассо в одной постели.

– Что? – только и смогла спросить она.

– Ты сегодня, наверное, раз двадцать сказала мне, что ты несчастна. Если так, то почему бы не развестись? Зачем терпеть все это?

– Значит, ты все-таки спишь с этой синей шлюхой?! Мальвина, блин, девочка с голубыми волосами!

Леон лишь досадливо поморщился: ну зачем приплетать к этому Анну? Зачем любой разговор и спор сводить к одному и тому же: его придуманным сексуальным похождениям.

Нет, как ни странно, мысль о разводе в его сознании была совершенно не связана с Анной Солари. Он не до конца разобрался, как относится к своей напарнице, а ее сегодняшние откровения и вовсе выбили его из колеи. Однако он твердо знал: всего этого было бы недостаточно, чтобы заставить его задуматься о разводе.

Мысль о браке с Лидией вдруг превратилась в мысль о несвободе, только и всего. Он устал быть обязанным, правильным и повинующимся чужим мечтам. Брат так долго твердил ему, что нарушение супружеской верности – худшее из зол, что эта мысль кислотным шрамом въелась в подсознание Леона. «Развод», «потерянная семья» – все это было его личными чудовищами, живущими под кроватью, его личными детскими страхами. Ведь в детстве психика настолько пластична, что в монстра можно превратить что угодно при должном умении, а у Димы такое умение было.

Но детство кончилось, и многое изменилось, просто раньше у Леона не было причин сомневаться в основах, а теперь они появились. Он уже привык терпеть собственное несчастье – настолько, что даже не замечал его. Однако если Лидия тоже страдает, то зачем тогда это все? Почему у них, двух взрослых людей, не хватает смелости признать, что они допустили ошибку, и принять ее последствия? Кого они боятся, чье мнение может быть важным для них?

Он еще не укрепился в решении о разводе, и мысль о потере семьи, «самого святого», пока казалась ему противоестественной. Но ящик Пандоры уже был открыт.

– Я ни с кем не сплю.

– Даже со своей женой, – язвительно заметила Лидия.

– Еще раз говорю: все, что тебя не устраивает, ты можешь исправить с другим человеком.

– То есть измениться обязательно должна я, ты – безгрешен?