Синдром Годзиллы

Озарение

Это мой Токио и не мой. Тот самый Токио и не тот. Интересно, что происходит с городами, где мы жили, и с людьми, которые их населяют, в то время пока мы о них не думаем или забываем их? Они начинают жить своей собственной жизнью. Теперь я иду по городу и смотрю на то, что остается, когда память уходит.

Моя память.

Я брожу среди зданий и небоскребов, останавливаюсь посреди крытого проезда. Здесь проход запрещен. Передо мной заросли из электрических проводов. Потрясающе и страшно. Меня пробирает озноб. Я дышу на замерзшие руки, чтобы согреть их. За спиной раздается гудок автобуса. Я едва успеваю вовремя отскочить.

Прохожие вокруг меня все такие же двухмерно плоские.

Я снова замечаю это, когда в воздухе начинает пронзительно выть сирена — сотни сирен, — повсюду в городе. Все пешеходы вдруг останавливаются и цепенеют. В это мгновение все в городе останавливается. Даже птицы застывают на ветках, как каменные. Ветер перестает дуть. Машины глохнут, светофоры гаснут. Руки замирают в воздухе, никто не успевает закончить начатый жест. Все медленно поднимают взгляды к небу.

И потихоньку начинают расползаться вдоль зданий, ближе к фасадам и входам. Они так прижимаются к стенам и колоннам, что как бы врастают в них, сливаясь с камнем, с кирпичом, с бетоном, со стеклом и металлом: они превращаются в афиши, рекламу, постеры и обездвиживаются окончательно. Проходит всего несколько минут, и вот я стою один посреди вымерших улиц. Дверцы машин открыты нараспашку, магазины пусты, в залах ресторанов и кафе гуляет ветер, люди в квартирах слились со стенными перегородками, а оглушающий вой сирен продолжает разноситься над городом.

Я встаю лицом навстречу восходящему солнцу.

В какой-то миг я слышу, что сирены перестают завывать. Небо надо мной становится девственно-белым, в его лице нет ни кровинки, ничего живого вообще. Самолеты бесследно исчезли. Нет, последние остатки их реактивных следов еще тают. Я смотрю солнцу прямо в глаза до тех пор, пока это не становится нестерпимо, и вдруг понимаю:

Вот она смерть.

Вот, оказывается, что происходит, когда жизнь во вселенной останавливается…

Но нет, кажется, я поторопился с выводами. Это было только временное замешательство. После того как свет в моих глазах окончательно гаснет и я решаю, что ослеп, чувства начинают мало-помалу возвращаться ко мне. Холод, который сковал меня, постепенно отступает. Одни за другими афиши и постеры отклеиваются от стен, двухмерные люди протирают свои двухмерные глаза, как после долгого сна, и возобновляют свое поступательное движение. Жизнь возвращается на круги своя. По крайней мере, та жизнь, внутри которой я сейчас нахожусь.

Две смерти

«Мое пребывание в Европе? Напрасная жертва: катастрофа, лишенная смысла. Незаслуженное стихийное бедствие.

Десять лет. Десять лет я провел в пансионе, затерянном в альпийских лугах. Нас запихнули, как диких козлов, на высокогорные пастбища — вокруг были поля, одни поля и дурацкие коровы с бронзовыми колокольчиками на шеях, виллы миллиардеров, шале миллионеров, машины богачей — и ни одного настоящего местного жителя.

Я как будто и не покидал родину. Большинство моих одноклассников были такими же, как и я — звездными детками. Их родителями были звезды шоу-бизнеса, владельцы медиахолдингов, раскрученные звезды спорта, финансовые магнаты. Эти «родители» мечтали избавиться от нас любой ценой, но так, чтобы при этом совесть у них была чиста. Поэтому они прикрывались желанием дать нам якобы «все самое лучшее».

Преподавание велось на высшем уровне, строго и скучно, программа была серьезная. К некоторым пансионерам родители приезжали каждую неделю, других никогда и никто не навещал. Я был в числе тех, к кому никто не приезжал.

Время от времени дедушка присылал мне письмо, где советовал, не валять дурака и работать, как следует, и тогда мое будущее обеспечено. Мой дед тоже был продюсером. Наверняка он хотел, чтобы я стал его преемником, но я был еще слишком мал, и он понимал, что не успеет ввести меня в курс дела и передать мне управление компанией. Поэтому он не нашел ничего лучшего, как писать мне о своем состоянии. Он говорил, что я должен научиться обращаться с большими деньгами, что для этого нужно упорно работать, стать лидером, настоящим президентом. Потому что деньги должны находиться в руках у тех, и только тех, кто их любит. Их можно отдавать только в хорошие руки. Деньги надо понимать, деньги надо приручать.

По поводу моего отца все эти годы дедушка, естественно, даже не заикнулся. А я, естественно, задавал лишние вопросы, потому что был уверен, что папа и хочет и будет рад меня видеть.

Эта тема виртуозно игнорировалась в нашей переписке, ее искусно обходили, уводили в другое русло. Я был в отчаянии. Географическая изоляция не позволяла мне самому предпринять какие-либо поиски. Я был слишком мал, я слишком мало знал об окружающем взрослом мире. К тому же мой отец бросил меня, не правда ли, так зачем же его искать.