Синдром Гоголя

Почти тотчас же прибежал Вейс. Он было собирался что-то сказать Грениху, но его взгляд упал на ботинки девочки и на огромные коричнево-зеленые пятна с налипшими на них мелкими желтыми листочками и травинками. Он сжал челюсти, переборол досаду и заставил себя обратиться взглядом к профессору.

– Вдова Кошелева вас спрашивает. Вся в слезах прибежала.

Через пять минут он – одетый в непросохший тренчкот и мятую двойку – выскочил за дверь.

Увидев испуганную, бледную вдову внизу, Грених внутренне сжался от предчувствия недоброго. Кошелева очень подурнела и как-то разом постарела за одну ночь. Покраснел и припух нос, отекли веки, под глазами обозначилась синева. Она была совершенно не при параде, в домашнем, куталась в черную Асину шаль. Видно, выбежала из дому в чем была, даже волос не причесала – стриженые прядки торчали кое-как, и лицо было непривычно блекло без краски.

Профессору на миг показалось, что умер председатель, или умирает, или что-то с племянницей. Торопливо, по-мальчишески он слетел вниз по лестнице, выдохнув:

– Что стряслось?

Офелия рыдала в скомканный и мокрый край шали и что-то пыталась сказать, но Грених ничего не мог разобрать. Внезапный женский плач, на который, оказалось, была способна сухая чопорная вдова с внешностью дамочки из Столешникова переулка, сбивал с толку. Речь ее тонула во всхлипываниях, частично была поглощена тканью, Офелия не отрывала ото рта уголка шали, говорила обрывками и как будто не по-русски: то начнет, то запнется, то разрыдается.

– Она… она… ожоги… зашиб…

– Что, простите? – возмутился Грених. – Какие ожоги?

– Его рук дело, его… Вчера приходил, еще до начальника милиции. Ох, Асенька… демон проклятый…

– Ничего не понимаю. Какой демон? Кошелев объявился? – Грених выдавил это имя через силу. Казалось, в этих трех слогах сосредоточено все черное колдовство мира, и произнеси его вслух, тотчас падет на землю небо.

– Кошелев! – взвизгнула Офелия. – Муж мой! Идиот несносный. Все-таки проснулся от своей нарколепсии. Полоумный! Асю-то… Асю зачем? Зашиб, насмерть зашиб…

Грених стоял, как столб, и хлопал глазами. Кошелев? Ожоги? Демон проклятый? Зашиб? Собственную племянницу? Чушь какая-то…

Заметив, что на нее смотрят, как на оглашенную, Офелия осознала вдруг свою непривлекательность и нелепость, выпрямилась, расправила лицо и с тенью привычного кокетства заправила за ухо взлохмаченную прядку.

– Вчера еще до прихода начальника милиции, – начала она с тихим достоинством, отведя глаза в сторону, – когда мне удалось уложить Асю спать, я спустилась в кухню. Надо было поставить бульон для больных. Дождь лил будто в тропиках: сад залило водой, в спальне отца потек потолок, пришлось тазы расставить. Идемте, – она указала на дверь. – Сядем в коляску. Времени терять нельзя. Я по дороге все расскажу.

Грених двинулся следом, помог ей сесть, забрался сам. Осип Дмитриевич бойко шлепнул вожжами по крупу кобылицы, запряженной в коляску председателя, и они понеслись по пустой улице мимо голых и колючих монстров ясеней и кленов. Из-под колес вырывались снопы грязевых искр. Перед дорогой Константин Федорович не успел даже чая хлебнуть, чтобы привести мысли в порядок. И в голову все лезла какая-то чудовищная абстракция.

– Дело было так, – заговорила Офелия, нервно комкая шаль. – Дождь. Стемнело быстро. Электричества в доме нет. Я засветила свечу в кухне. Тут в окно будто кто-то с размаху ударил. Вскинула глаза – вижу лицо все в крови и грязи расплющилось о стекло и тут же исчезло. Я узнать не успела. Неожиданный пришелец исчез очень быстро. На стекле остались потеки, дождь их почти сразу же смыл. А воды во дворе – уже не по щиколотку, а по голень. Я не трусиха какая, но все же после того, что случилось на кладбище, выйти побоялась. Мужа милиция так и не нашла. Потом раздался грохот, кухню озарило светом, сердце совсем в пятки ушло. А это оказался начальник на мотоциклетке со своей дружиной. Я ему сразу бросилась открывать, тотчас поведала о незнакомце в крови и грязи. Сказала сразу, что это был Карлик. Больше некому.

Несколько минут Аркадий Аркадьевич, закатав брюки, ходил по саду и орал, увещевая беглеца не прятаться от органов. Я стояла у окна ни жива ни мертва… Сами посудите, профессор, что мне думать теперь? Я его похоронила, а он… Нет, я, конечно, очень рада, что живой. Но пережить смерть, похороны, а потом видеть его лицо в грязи, уткнувшееся в окно, тем более после всего этого безумия с воскрешением… Милиционеры светили фонарями, я поймала себя на мысли, что как заговоренная твержу: «Боже, боже, боже…» Молиться разучилась. Но в такую минуту пожалела, что нет той опоры… Как Ася, которая чуть что, кидается к отцу Михаилу, я не могу. В общем… никого не найдя, милицейские ушли. Я долго заснуть не могла. Ася спала спокойно. У нас с нею комнаты смежные, дверью разделенные – вы ж сами видели. И даже притом, что дверь эта была настежь распахнута… – она сделала паузу, заглотнув воздуха, – я ничегошеньки не слышала! Проснулась утром, а Ася… – Тут Офелия не выдержала и вновь уткнулась в мокрую шаль.