Синдром Гоголя

Немного успокоившись, убрав спутанную прядку волос за ухо и сосредоточенно сведя брови, Ася приняла записную книжку и тут же написала на середине страницы: «Агния». Руки ее дрожали, но буквы она выводила старательно-ровненькие, будто гимназистка. Отлично, с координацией все замечательно.

– Почему вы отказываетесь говорить? – спросил Грених, ласково погладив ее по плечу. – Просто скажите что-нибудь. Это ведь не трудно.

В ответ она подняла на профессора по-прежнему тревожные и полные слез синие глаза, в которых ясно читался вопрос, испуг и непонимание. Кажется, она не вполне осознавала произошедшее и зачем ее просят назваться. До нее еще не дошло, что она не может говорить.

Грених поднялся.

– Сейчас я выйду, – обратился он тихо к Офелии, – и вы попробуете ее заставить произнести хоть слово. Одно-единственное, любое слово. Нужно сломать барьер сейчас, пока она еще не отошла от шока.

Через пять минут Константин Федорович вернулся, чуда не случилось. Все это время он стоял за дверью, сокрытой тяжелыми портьерами, и слушал, как с необычайной для строгой вдовы лаской, нежностью, с теплом, шелково уговаривала Офелия свою племянницу сказать, что стряслось. Она старалась не сыпать вопросами, а просто просила тихо:

– Ну Асенька, ну милочка, голубушка, ну не молчи, ты нас пугаешь. Скажи, что там такое стряслось? Ну мне хоть скажи, я буду нема как могила.

Ася воротила от нее лицо, закрывалась руками. Грених полагал, что девушка молчит при постороннем или он на нее ненароком нагнал страху своим напором. Но и тетке она не открылась.

– Мутизм, – констатировал Грених.

– Истерический, – поддакнула Офелия, скрестив руки на груди. – Это шок. Отойдет.

– Бывало, что не отходили.

– А вы стращайте больше, – зло процедила вдова. – Зачем было тащить ее на кладбище?

Не обращая внимания на злые наскоки Офелии, Грених вновь опустился перед кроватью на колени. Ася сидела, как поломанная кукла, откинувшись боком на спинку, головой приникла к стене, одна рука безвольно легла на колено, другая – откинулась на покрывало, бессмысленный взгляд уперся в пустоту. Черный цвет платья оттенял ее бледность и делал похожей на покойницу. Грених взял ее холодную ладонь в руки.

– Это потому, что вы обещались мне все рассказать?

Ася ответила таким несчастным, убитым взглядом, подтверждающих слов не потребовалось, но вдруг подняла глаза на вдову, грозно возвышающуюся позади профессора, скривилась и тихо заплакала.

– Тогда я беру свое обещание назад, – Грених сжал ее руку. – Ничего более рассказывать вы мне не должны. Тогда начнете говорить?

Она прикрыла веки и лишь слегка мотнула головой, мол, ныне это не в ее силах.

Бесполезно! Сейчас она слишком под впечатлением от увиденного.

– Дать снотворных капель и уложить спать. – Грених поднялся и тотчас вышел.

Пока он пытался привести в чувство девушку, дождь, разразившийся над хвойным лесом, переместился к городу и уже вовсю колотил крупными каплями по крышам, крыльцам и лужам на дорогах. Тотчас тренчкот профессора стал насквозь мокрым, края шляпы набрали воды, холодные потоки стекали за шиворот, ветер швырял дождевые капли прямо в лицо, будто маленькие ампулы с ртутью. Но Грених не чувствовал ни холода, ни ветра, ни струй дождя, он с содроганием представлял Кошелева и убитого монаха. Подоспела ли помощь? Преосвященный Михаил должен был успеть позаботиться о них.

Придя к храму, Грених обнаружил в нем одинокого дьякона, тот, преклонив колени, отдирал воск с пола. На ворвавшегося промокшего Грениха медленно поднял усталый и ленивый взгляд. Тишина и умиротворение пустого дома божьего, дрожащий желтый свет нескольких свечей на подоконнике, неподвижные фигуры, отсутствующе глядящие с потолочных фресок, тихий стук дождя в окна светового барабана, белые прямоугольники на серых осиротевших стенах – все это казалось каким-то наваждением, будто вырванным из сна и совершенно не вяжущимся с произошедшим на кладбище случаем восстания из мертвых.

Грених сделал несколько шагов внутрь, понял, что здесь еще ничего не известно и, развернувшись, поспешил вон. Видно, преосвященный Михаил сразу отправился к монастырю, чтобы призвать монахов к помощи. Там и тарантас или телегу можно было найти, чтобы перенести тела. Грених лавировал меж надгробиями, хлюпал по натекшим лужам ботинками и гадал, живы ли они. Монах навряд ли – рана была несовместима с жизнью. А вот Карл Эдуардович?

Перед глазами мельком восставали картины того дня, когда он вел осмотр его тела, трупные пятна и сухие склеры глаз. Трупное окоченение не наступило, иначе бы он не распростерся ватной куклой на земле. Неужели существует еще необъяснимая наукой невероятная способность организма оборачивать вспять процессы тления и трупные явления? Это из области вымысла, фантастического романа, просто чудеса. А может, та изначальная версия Грениха о быстро разрешившемся окоченении вследствие отравления чем-то похожим на стрихнин была верной?