Синдром Гоголя

– Поезжайте обратно, – выдавил преосвященный. Он стоял черным, прямым столбом, говорил, не выказывая никаких чувств. Его лицо было неподвижным и по-покойницки белым. Казалось, его бородка, прежде черная как смоль, украсилась несколькими седыми прядями. Преосвященный Михаил усталым движением стянул с головы скромную свою скуфью, обнаружив такие же седые пряди в прежде черной шевелюре.

За всю практику Грениха не случалось ни разу, чтобы кто-то седел у него на глазах. Но, черт возьми, и не такое случится со здоровьем при виде выползшего из могилы усопшего. Ведь и суток не прошло, как его отпели и похоронили.

– Поезжайте, – еще раз сказал архиерей, заметив, что профессора тоже охватило оцепенение. – Отвезите Агнию Павловну домой. Здесь я сам разберусь.

Грених не заставил долго себя упрашивать, понес беспамятную к экипажу.

Осип, сидевший на козлах, аж привстал, увидев профессора с Асей на руках.

– Что там такое приключилось? – вырвалось у него.

– Ничего. Трогай. Поспешим, дурно барышне стало.

Глава 7. Где же Карл Эдуардович?

Грених полагал наскоро перепоручить девушку тетке и бежать обратно к кладбищу. Вдова Кошелева, встретив профессора на пороге с полуживой Асей на руках, недовольно оглядела бледное, осунувшееся лицо племянницы, по своему обыкновению поджала губы, заявив, что та сама виновата в обмороке, – со дня смерти дяди ходила нервная, есть отказывалась, тем окончательно усугубив свое здоровье.

– Того и гляди не очнется, – причитал Осип, оттаптывая порог спальни Аси, как давеча у председателя, – придется вторые похороны готовить.

– Не каркай, старый ты ворон, – кинулась на него вдова.

Равнодушная к обмороку племянницы, она все же принялась метаться и заламывать руки, едва узнала, что стряслось на кладбище. Сделалась такой же бледной, как сама Ася, и никак не могла сообразить, за что взяться.

Грених приступил к действиям без спроса и ожидания чьей-то помощи. Всеми подручными средствами, какие нашел в доме: нюхательными солями и табаком председателя, уксусом, льдом, раствором аммиака он пытался привести девушку в чувство. Бледность ее пугала, губы посинели, с щек исчезло даже аллергическое покраснение, нос заострился.

Без стеснений Константин Федорович встал прямо на колени у ее складной железной кровати, накрытой белым покрывалом с вышитыми гладью цветами, как на скатерти в гостиной. Не сняв перчаток и шляпы, лишь расстегнул плащ, он шлепал девушку по щекам, подносил попеременно к лицу бинт, пропитанный то одним раствором, то другим. Офелия беспомощно подавала ему один бутылек за другим. Рядом стоял письменный стол с аккуратно расставленными книжками и тетрадками. Прямо поверх них вдова высыпала из аптечки пакетики с порошками, пилюли, ампулы – было у нее всего в большом изобилии. Неловким движением она столкнула абажур, не стала его поднимать. Открывая какую-то бутылку, выплеснула на светлые обои зеленоватую жидкость. Пальцы ее не слушались, губы дрожали. При других обстоятельствах Грених глянул бы, что содержалось в пакетиках и ампулах. Но мысль о яде мелькнула в уме и прошла стороной. Вниманием он весь прикован был к Асе, безжизненно лежащей на вышитых розах и лютиках.

Из всего многообразия средств помогла старая добрая нашатырка. Ася зашевелилась, ресницы ее дрогнули, на переносице собралась морщинка, она отвела от лица руку с бинтом и вдруг как-то странно – беззвучно – открыла рот, прижав руку к горлу. Едва профессор добился от нее шевеления, осмысленного взгляда, в котором тотчас по пробуждению загорелся испуг, к ужасу понял, что она потеряла дар речи. Ася отчаянно мотала головой, отталкивала Грениха от себя, пыталась встать и все открывала рот, как лишенная воды аквариумная рыбка.

– Скажите хоть слово! – настоятельно требовал Константин Федорович. – Просто назовите свое имя? Имя вашей матери, дяди?

Та продолжала испуганно мотать головой, с губ не слетело ни звука.

– Офелия Захаровна, будьте добры карандаш и бумагу, – бросил он вдове. Та вышла в свою спальню, бывшую смежной с комнатой племянницы. Грених заметил на подоконнике целую батарею густо цветущих адениумов: здесь был и арабский, и тучный, и многоцветный. У девушки на него аллергия! Грених перевел взгляд с цветов, внутренне изумляясь нерадивости барышень, на темный зев отворенной двери, успел заметить, как Офелия остановилась посреди своей спальни, терла глаза руками, будто силясь прийти в себя, потом оглянулась и стянула с подоконника оставленную там Асей записную книжку.

Это был старый, неманской фабрики, ежедневник «Для памяти». Грених пролистал карту на форзаце, неприсутственные дни шестилетней давности, евангелически-лютеранские праздники и какую-то еще стародревнюю чушь, казавшуюся теперь невероятной, существовавшей в далекую доисторическую эпоху, несколько ботанических зарисовок, выполненных с необыкновенной кропотливостью, нашел наконец чистую страницу, протянул девушке.

– Напишите ваше имя. Это очень важно.