Синдром Гоголя

Он был весь в крови, когда я опять пришел в себя. Мы в стенах склепа, свет проникает сквозь причудливый цветной витраж с изображением печального ангела с ореолом над головой. Ангел наблюдает нашу баталию. Свет, проникающий сквозь его святое тело, все отчетливей – видно, наступило утро. Зимин задыхался, забившись в угол. Несколько коротких вспышек пронеслись в моем сознании чередой ярости, а следом отчаяния и непонимания. Он смотрел на меня с невероятным ужасом, а я тогда не понимал почему. Так какие-то несколько часов назад на меня смотрела Офелия в окно. Крик, казалось, застыл на перекошенных в испуге губах. Я, должно быть, выглядел ужасающе. Альбинос, да к тому же мертвый, уродливый, со зловеще оголенной челюстью. Невольно я задел его лицо рукой. На щеке Зимина выступил ярко-алый ожог, какие появились на коже Аси, когда я попробовал ее поднять.

Я перевел взгляд на свою руку, с нее киселем стекал зловонный яд. Я брезгливо смахнул его, но он повис на кончиках пальцев мерзкими, отвратительного зеленого цвета каплями.

Бросился из склепа прочь, к башне.

И только когда очутился за спасительными стенами своего убежища, вскарабкался по винтовой лестнице на самый ее верх и забился в самый дальний угол, я почувствовал, как разум приходит в некое равновесие. Но память подводила меня, я не мог вспомнить, успел ли убить Зимина. Теперь наверняка милиция придет за мной.

Но никто не приходил. На башне было тихо. Время шло медленно.

Я ждал ночи. Дневной свет, сочившийся сквозь прорехи в крыше, страшно пугал. Более того, он действовал на меня очень плохо. Я было подставил ладонь под слабый луч – хотел согреться, искал тепла, но тотчас же оголилась кость, а кожа расплавилась, как стеарин, запузырившись зеленой пеной.

Я спустился, только когда проклятое солнце зашло за лес. Меня влекло что-то и куда-то, я сам не знал, что и куда. Сознание прорезало воспоминание о Лии. Я хотел увидеть ее. Потерянные души всегда слетаются на огонь прижизненных привязанностей сердца. Она не пришла. Зимин не пришел. Почему они оба бросили меня здесь одного?

Я сказал себе, что не буду причинять ей боль. Лия – жена моя, и я ее люблю.

Она спала, когда я пришел. И я встал в углу и смотрел, как она спит. Но потом ее глаза открылись, и она увидела, что я нахожусь здесь, в ее комнате. Она не стала теперь кричать. Только смотрела на меня и улыбалась. Я сказал, чтобы она отвернулась, ведь я стал страшный и не хочу, чтобы она на меня смотрела. Но она не послушала. Она продолжала пожирать меня взглядом. Улыбалась. Я опять разозлился и вцепился ей в горло.

– Да как ты смеешь надо мной смеяться? Над моей убогостью? Разве я виноват в том, что произошло? – Я не рассчитал силу. Успел только произнести эти слова, как она издала предсмертный хрип…»

Следующая страница отсутствовала.

«…Типография, вскарабкался по стене – с удивительной легкостью, так лазали по стене мои вампиры – и стал стучать в его окно. Зимин отдернул штору и в ужасе уставился на меня сквозь стекло, а я смотрел на него. Я смотрел ему прямо в глаза и говорил отчетливо и ясно: «Митя, открой! Я убил и Офелию. Теперь твой черед».

Он открыл. Я шагнул внутрь, и тотчас моим вниманием завладела моя печатная машинка «Ундервуд». Она стояла на его конторке. Опять что-то щелкнуло в моей голове. Под рукой оказался шарф. Я взял его и протянул Мите, сказал, что сам его я не трону, велел, чтобы он сделал хороший узел. Он смотрел на меня расширившимися глазами, а пальцы вязали петлю.

Взгляд опять притянула печатная машинка. Моя страсть и талисман. Почему вдруг она здесь, у Зимина? Тогда и пришла мне идея написать мою последнюю повесть. Я думал о подобном всю жизнь, мечтал и боялся. Теперь я бессмертен. Бессмертна и моя рукопись.

Ветер бьет мне в лицо, окно открыто, но я бью в ответ – по клавишам, пытаясь успеть записать все, что помню. Сидеть за низкой конторкой и на жестком табурете неудобно, я чувствую, как лопается кожа на спине и выступает позвоночник – он стал очень слаб с тех пор, как меня похоронили. Очевидно, что мой мозг не в порядке. Я стал чаще переживать эти вспышки беспамятства, а мысль, будто я мертвец, совсем меня измучила. Иногда я думаю, что это мне кажется. Был бы доктор рядом, объяснил бы. Может, все это мне только кажется… Я спешу… Изо всех сил стучу по клавишам. Кто-то ходит в коридоре, стучит в дверь, зовет Митю, я не останавливаюсь. Иногда я поглядываю на Митю в страхе, что он очнется раньше, чем я поставлю последнюю точку. Это последняя моя повесть, которую надо успеть завершить прежде, чем бесы утянут меня в ад».

Последняя страница была заполнена наполовину, но через несколько пробелов вновь шел текст, который начинался с обращения.

«Доктор! Вы обещали прийти, вы обещали терапию. Спасите меня! Так не должно быть, не должно! Если я умер, то почему же так больно?»

Глава 15. Бумажная фабрика Кошелева