Синдром Коперника

И тут я почувствовал, что глухая тревога, которая не покидала меня после нашей вылазки в Дефанс, понемногу рассеивается. Поболтать вот так с молодой женщиной пошло мне на пользу. В нашей дружеской перепалке присутствовала чудесная легкость, непринужденность, которой мне так не хватало!

Я окинул взглядом конюшни. Подумал, что в несоответствии между серьезным настроем группы СфИнКс и юностью Люси или тихим безумием Лувеля есть что-то гротескное.

— Люси, — сказал я наконец. — Почему ты этим занимаешься? Я имею в виду… СфИнКс… Ведь должны быть какие-то причины?

Она пожала плечами:

— Как и у вас, как и у Дамьена… Из любви к правде.

Я поморщился:

— Не надо! Дело ведь не только в этом…

В свою очередь, она, казалось, была удивлена моим вопросом. Чуть ли не смущена.

— Вы знаете… У каждого из нас свои собственные мотивы. У Дамьена, Марка, Сака, у меня… Каждый пришел к этому сам. И потом, я из тех, кто всегда на баррикадах… Лувель надо мной подсмеивается, дразнит революционным переростком, но в чем-то он прав…

— Вечно разыскивать правду о других — отличный способ никогда не искать правду о себе, верно?

Она слабо качнула головой:

— Надумали заняться доморощенной психологией? Хотя да, вы правы, дело отчасти в этом. Чуть-чуть.

Тут я почувствовал, что больше она ничего не скажет. Я вспомнил о том, как сам боялся своего неумения общаться с другими. Хронической неспособности рассказывать другому человеку о себе, делиться сокровенными мыслями… В сущности, в этом есть и что-то хорошее. Остается место для тайны, для неожиданности. Каждый имеет право на свой тайный сад. Мой сад пока под паром.

— Вам бы не помешал отдых, — заключила она, вставая. — В кладовке есть кровать и даже маленькая ванная. Конечно, там все запущено, но сойдет… А я засяду за работу.

Я кивнул. Отдых точно бы не помешал, да и, как ни крути, толку от меня мало. Я посмотрел, как она устраивается в одном из стойл-кабинетов, и прилег в той комнатке, которую она мне показала.

Это был настоящий чулан, сырой, темный, битком набитый старой мебелью, сломанными светильниками, книгами, картонными коробками… Целый час я проворочался, пытаясь уснуть в густой темноте заброшенного погреба. Не отпускавшее меня напряжение не давало мне сомкнуть глаз. Стоило мне опустить веки, передо мной вставала та же картина: направленный на меня пистолет и моя рука, сжимающая оружие и не способная нажать на спусковой крючок. А потом это чувство разделенной смерти. Кончина по доверенности. Зеркало, которое разбивается. Невыразимое, неописуемое чувство. Но это был я. Тот, кем я стал.

Когда я понял, что пытаться заснуть бесполезно, рука сама собой потянулась к карману, и я извлек оттуда мобильный, оставленный мне Лувелем. В нерешительности я смотрел на экран. Может быть, стоит попытать удачу еще раз? Неужели я не могу просто забыть? С чего бы ей отвечать мне теперь? И какое у меня право беспокоить ее? Она просила ей не звонить…

И все же очень медленно, словно машинально, мои пальцы нажимали на кнопки. Одну за другой я набрал десять цифр номера Аньес. Затем мой большой палец поднялся и застыл над кнопкой вызова. Что мне ей сказать, если она наконец ответит? Все, что мне приходило в голову, звучало глупо. То тупое упорство, с каким я пытался схватить руку, которую мне отказывались протянуть, едва ли не граничило с шутовством.

Со вздохом я уронил телефон на старый матрас. Закрыл глаза, но непокорные слезы пробились из-под сомкнутых век. Горячие, они текли по моим щекам и даже по шее, из-за Грэга, из-за Аньес, из-за того ребенка, которым я, наверное, был, хотя ничего о нем не знал, кроме его боли и одиночества. Когда у меня на лице высохла последняя слеза, я, наконец, заснул.

Глава 79

Дневник, запись № 211: второй отрывок из электронного письма Жерара Рейнальда.

Транскраниальные побеги, вы, конечно, начинаете понимать грандиозность моего плана, его причины, его конечную цель, его обоснованность, но, возможно, вы спрашиваете себя, почему мне просто не убить майора Л., отца наших отцов, коварного наставника.

Поверьте, я думал об этом. Часто. Тысячу раз я представлял себе, как поражаю его последней пулей, на которой вырезано мое имя, как в возмещение ущерба забираю жизнь этого человека. В конце концов, он это заслужил.

Но я не могу решиться.