Синдром отсутствующего ёжика

Гриша сидел за пианино и нажимал две ноты. Я прислушалась. Фа диез – до. Фа диез – до. И снова: фа – до. Годы музыкальной школы для меня даром не прошли. Я до сих пор песни слышу в нотах, могу запросто спеть любой шлягер нотами, почти не ошибаясь. Только у меня нет голоса и аудитории. Ийка давно уже попросила меня не петь при ней, объяснив, что у нее портится настроение от моего пения. Я даже не обиделась тогда, потому что у нее так часто портится настроение по совершенно непонятным причинам, а тут я хотя бы знаю, чего не надо делать, чтобы в глазах моей не самой веселой девочки не было тоски и уныния.

Гриша продолжал играть «фадо», не оборачиваясь на меня. Ага. Вот что бесит Лилю, вот почему она называет сыночка шизоидом. Конечно, для мамы это, наверно, болезненно.

Я помню, как сама очень нервно относилась к некоторым особенностям маленькой Ийки. Моя дочка как сама научилась в два годика снимать кофточку неправильно – так и снимала, вылезая из нее, как из смирительной рубашки, каждый раз долго и со страданиями. Но она так привыкла. И если уж она один раз села в гостях в какойто уголок – значит, будет проситься туда всегда, даже если там теперь стоит холодильник. Попробовала печенье, не понравилось – хоть убейся, она его больше пробовать не будет никогда, ни через год, ни через три, отлично помня, что ей когдато показалось – печенье пахнет старой тряпкой… Я просто не знала, что время пройдет так быстро, что Ийка станет взрослой гораздо раньше, чем я буду к этому готова. И уйдет от меня вместе со всеми своими причудами и странностями, часть которых, кстати, с годами проходит сама собой.

– Гришенька!

Мальчик, как и следовало ожидать, на голос не обернулся. Интересно, он все же знает, что я пришла? Или настолько погружен в свое занятие? Только чтото мелодия слишком проста, во что тут погружаться? Либо я чегото не понимаю.

Я подошла поближе:

– Гриша! Что ты играешь?

Я видела, как дрогнула вторая рука мальчика – значит, голос мой он все же слышит. Но просто не хочет пускать меня в тот мир, где сам сейчас находится.

Я присела рядом с ним и заглянула ему в лицо. Сосредоточенное, но вполне довольное лицо. И я поняла: он меня видит и слышит, потому что неуловимо изменился его взгляд и через некоторое время он все же играть перестал.

– Красивая музыка, Гриша. Ты сам ее придумал?

– Это не музыка, – ответил мальчик, не поворачиваясь ко мне и даже не пытаясь покрутиться на замечательной крутящейся табуретке, как будто специально придуманной для мальчишеского баловства. Крутишься вправо – поднимаешься все выше и выше. Влево – опускаешься вниз…

– А что же? – Аккуратно, чтобы не спугнуть его, я встала и обняла его за плечи. Мальчик сначала напрягся под моими руками, но через несколько секунд я почувствовала, как расслабились его плечи.

– Это… – Он замолчал, видимо, не решаясь сказать. И все же объяснил: – Это летит стрекоза. Вот, слышите? Она очень большая, синяя… Она сидела на цветке… – он нажал фа и подержал пальчиком. И, пока не перестала звучать нота, быстро нажал до. – А вот она прилетела и села на травинку, и травинка опустилась до земли… Травинка такая… серебристая! Фа диез – до…

Гриша еще несколько раз проиграл незамысловатую мелодию. Я внимательно прислушалась и постаралась представить себе тяжелую стрекозу с темносиними блестящими крылышками, садящуюся на длинную плотную травинку, серебрящуюся от утренней росы. Как она качается, крепко держась крохотными лапками за шероховатые края травинки. И в большой капле росы отражаются ее огромные фиолетовые глаза…

– А вот смотри, если нажать педаль… – Я дотянулась ногой до правой педали. – Умеешь так? Звук удлиняется… Можно и во второй октаве попробовать… – Я сыграла те же ноты октавой выше.

Гриша послушал и медленно поднял на меня глаза, в которых я увидела некоторое сомнение, но и еще чтото, отчего у меня сразу стало тепло на душе:

– Только это не стрекоза… Это… мотылек! У него разноцветные крылышки, они блестят… А он слабый и боится, что на него капнет вода… недавно был дождь… И он не может лететь. – Спокойно объясняя мне, Гриша легко нажал несколько высоких нот.

Я не стала разубеждать его и объяснять, что блестящие крылышки скорее у стрекозы… А мотылек бесцветный и некрасивый. Не уверена, что это имеет какоето значение для него и его волшебного мира, бесконечного и безопасного. Там летают бабочки и стрекозы, наверняка живут ежи, медведи, зайцы – обычные персонажи детских сказочных фантазий, обязательно есть ктонибудь страшный – за стенкой и в темном углу… Не в этом дело. Там никто не кричит, там мама не уходит на целый день, там не запирают на кухне, постелив на пол одеялко, и не отдают в гости чаще, чем целуют и гладят по голове.

Ладно. Главное, я поняла, чем он занимается, почему и куда уходит из обычной реальности, и почти успокоилась. Велика сила слова. Как даже меня, врача, зацепило Лилино словечко. «Шизоид»… Ну да, в сердцах еще не то скажешь, когда вдруг покажется, что твой ребенок не вполне нормален, и не знаешь, с какой стороны к нему подойти.