Синдром веселья Плуготаренко

В толстом этом пальто, в двух шерстяных платках и тёплых рукавичках жена стояла раздутой матрёшкой. Только матрёшкой не краснощёкой, а больной, серой. Потянулась, поцеловала Наталью, и они вышли.

На улице супруг сказал:

– Зря ты лезешь в её жизнь… Странная женщина… Застенчивая и бесстыжая… И два жениха эти её… Ты же и будешь потом виновата… Если что…

Супруга будто не услышала его:

– Обиделась Наташа. Отфутболили мы её с Новым годом. А сейчас откупиться твоей уткой даже не смогли.

Чуть погодя спросила:

– Как ты думаешь: кого она выберет? Еврея или инвалида?

Крупный мужчина осторожно вёл маленькую женщину. Рассмеялся – ну и сопоставила! Чуть погодя серьёзно сказал:

– Не знаю. Но Фрейд тут точно отдыхает. Прямо собака на сене. Собака на сене зарайского какого-нибудь уезда.

Под фонарями рождались две слившиеся тени и уходили в темноту…

На другой день в свой обеденный перерыв Наталья продвигалась по большому гастроному на Ленина, набирала в корзинку продукты для Нового года.

Деревенская неизбалованная девчонка, в детстве и юности Наталья неплохо готовила. Всему научилась у матери, большой мастерицы. Могла завести и поставить тесто, завернуть потом из него любой пирог – мясной, рыбный, сладкий. Пирожки со всякими начинками, пельмени, холодец – тоже она знала и делала. Там же в деревне солила огурцы, капусту, грибы. Умела даже коптить и вялить рыбу, вылавливаемую по ночам отцом и братом Вовкой, добытчиками-браконьерами. Всё это забылось в городе, когда болталась несколько лет в общежитии, а потом на птичьих правах у подруги, которая к кухне своей никого не подпускала. Да и позже, оставленная уже в квартире одна, готовила редко. Простой борщ, щи, каши какие-нибудь по утрам. Лень было даже покупать мясо на рынке, чтобы приготовить котлеты или гуляш. По вечерам обжиралась колбасами, ветчиной, сырами, готовой выпечкой. Благо всё это было везде, в любом гастрономе. По теперешним временам денег было всегда в обрез. От зарплаты до зарплаты. Но жила одна и на это хватало.

Вечером долго разглядывала на разделочной доске большую склизкую рыбину. Словно не знала, что с ней делать. Палтус. Большой чёрный палтус. Наутилус с погасшим глазом. Вытащенный на берег… Наконец, стала резать на куски. Крепкая башка ножу не поддавалась. Трусливо, закрывая глаза, рубила её кухонным тесаком Алексея Сергеевича. Потом в большой кастрюле (тоже Алексея Сергеевича, своего ничего нет) завела-поставила тесто. Для этого всё купила: и муку, и дрожжи, и яйца. Варила картошку и овощи на винегрет. Огурцов к нему консервированных тоже взяла в гастрономе. Пресловутый салат оливье не стала готовить – из принципа. Всё – только русское. Пусть инвалид оценит. Поставила на всю ночь вариться свиные ножки и говяжью лытку – на холодец.

В постели думала, почему Плуготаренко не даёт о себе знать. Не показывает себя, солнечного, в дверях. Или хотя бы напротив здания почты. Сегодня 29-е. Через два дня Новый год. В темноте Наталье казалось, что она сейчас видит далёкую закулисную возню в доме на Лермонтова. В квартире на первом этаже, Где инвалид наверняка рвётся на сцену, рвётся играть, а мамаша его не пускает, оттаскивает, задергивает занавес.

Неожиданно вспомнила вчерашнего Круглова. Его шкодливый взгляд на своей заголившейся ноге. Оказывается, не только Готлиф и Плуготаренко любят много мяса. Есть и другие любители смачных женских филейных частей. Неужели изменяет Татьяне? Такой серьёзный и целеустремлённый? Нет всё же, наверное. Хотя кто знает – любимец всего белого женского персонала своего хирургического отделения, где опять начал работать.

Всё так же было стыдно. Опять видела свои подлые и беззащитные телеса, поспешно запахиваемые халатом. Выставилась. Показала мужику. Стыдобища на всю деревню, сказала бы незабвенная мама.

Потом мысли потекли о Мише. О далёком несчастном Мише.

Легко, привычно плакала. Слезилась. Вытиралась платком.

2

На большом бруске Юрий Плуготаренко точил длинный кухонный нож. Долго, старательно. Как лезвие пиратской сабли выводил.

– Да хватит! Хватит!

Вера Николаевна вырвала нож, сполоснула под краном, начала крошить капусту, отодвинув старательного с бруском в сторону.

Старательный не обиделся. Отъехал к тумбочке, склонился. Брусок положил на нижнюю полку. Где и было ему место.

Что тебе лезгинка, на стене висел целый набор ножей.

– Может, ещё поточить?

– Да не надо, не надо! – непонятно на что злилась Вера Николаевна.

Ну что ж. Из кухни Старательный поехал в комнату.

Когда мать ушла, уверенно, споро работал. Хватал заготовки, на шаблоне загибал картон, длинными цепкими пальцами давяще разглаживал сгибы, собирал целиком коробку и откидывал в сторону. Снова загибал, цепко разглаживал, собирал и откидывал. Потом любовно мазал торцы коробок клеем.

Ближе к обеду зазвонил телефон. Плуготаренко бросился, думая, что Наталья. Но оказался почему-то Уставщиков. Никогда не звонил. И звонил сейчас как с того света, еле слышимый: