Синее море

Кладет руку на плечо Пьеро. Пьеро свалился навзничь и лежит без движения. Арлекин уводит Коломбину. Все безжизненно повисли на стульях. Рукава сюртуков вытянулись и закрыли кисти рук, будто рук и не было. Головы ушли в воротники. Кажется, на стульях висят пустые сюртуки. Пробегает, кривляясь, П а я ц.

П а я ц. Помогите! Истекаю клюквенным соком! (Исчезает.)

Развинченной походкой входит  А р л е к и н.

А р л е к и н.

О, как хотелось юной грудью
Широко вздохнуть и выйти в мир!
Совершить в пустом безлюдьи
Мой веселый весенний пир!
Здесь никто понять не смеет,
Что весна плывет в вышине!
Здесь никто любить не умеет,
Здесь живут в печальном сне!
Здравствуй, мир! Ты вновь со мною!
Твоя душа близка мне давно!
Иду дышать твоею весною
В твое золотое окно!

Прыгает в окно. Даль, видимая в окне, оказывается нарисованной на бумаге. Бумага лопнула. Арлекин полетел вверх ногами в пустоту.

П ь е р о (приподнимаясь).

Куда ты завел? Как угадать?
Ты предал меня коварной судьбе.
Бедняжка Пьеро, довольно лежать,
Пойди, поищи невесту себе.

Ах, как светла — та, что ушла
(Звенящий товарищ ее увел).
Упала она (из картона была),
А я над ней смеяться пришел,

Она лежала ничком и бела,
Ах, наша пляска была весела!
А встать она уж никак не могла,
Она картонной невестой была.

И вот, стою я, бледен лицом,
Но вам надо мной смеяться грешно.
Что делать? Она упала ничком…
Мне очень грустно. А вам смешно?

Пьеро задумчиво вынул из кармана дудочку и заиграл песню о своем бледном лице, о тяжелой жизни и о невесте своей Коломбине. Театрик погас, исчез, но дудочка еще слышна — все дальше и дальше, — и когда осветилась сцена, в одном конце стоит  Б л о к, а в противоположном — А н д р е й  Б е л ы й. Так стоят дуэлянты перед тем, как прозвучит короткая команда: сходитесь. И оба они повернуты вполоборота к зрительному залу.

Б е л ы й. Милостивый государь, Александр Александрович. Какая бы пропасть ни легла между нами, но я надеюсь, что вы, плюнувший в самое святое, что когда-то соединило нас, превративший все это в пошлый балаган, даже не в балаган, а в балаганчик, и кровь живую назвавший клюквенным соком, вы, ничего не пощадивший в нашей вере, как бы ни были вы ужасны сейчас для меня, но все же надеюсь я, хоть немного дрогнете сердцем и не окажетесь тем грядущим хамом, для которого все, что говорю я, лишь кривляние арлекина с бубенчиками, вызывающее смех. Нет, я не допускаю мысли, что будущий наш судья лишь хихикнет над Андреем Белым, и уж каким я окажусь перед этими пошляками пустозвонным клоуном, сумасбродом или сумасшедшим! Мне все равно, я не об этом. Помолчите секунду…

Б л о к. Я пока не сказал ни единого слова.

Б е л ы й. Полагаю, однако, что избавлен от излишних разъяснений. Мы, «аргонавты», объявили вас поэтом, волею судеб призванным оповестить мир о торжестве сверхидеи конца, гибели, смерти ненавистного мира зла и начала начал революции духовной, всемирной, вселенской. Я был ослеплен. Не пойму, хватаюсь за голову, как я не заметил страшных строчек ваших, вдруг прорвавшихся, словно исподтишка:

В своей молитве суеверной
Искал защиты у Христа,
Но из-под маски лицемерной
Смеются  л ж и в ы е  у с т а…

Б л о к. Да, это я написал.