Синее море

2-й  м а т р о с. Знаем мы этих больных!

1-й  м а т р о с. Документы!

Л ю б а. Одну минуточку, сейчас найду. Только, пожалуйста, говорите тише.

2-й  м а т р о с. А ежели он привыкши на ветру кричать?

1-й  м а т р о с. Удостоверение, что трудящий. Где работает? Отметка в домовом комитете?..

2-й  м а т р о с. Самого давайте.

Л ю б а. Я же сказала — он болен.

1-й  м а т р о с (рассматривая документы). Блок Александр Александрович…

Возникает небольшая пауза.

2-й  м а т р о с (вглядываясь в Любу). Входную-то заперли? А то глядите, так и садит. Ведь больной?

Д е л ь м а с. Это из форточки, из кухни дует. Ему без воздуха нельзя.

1-й  м а т р о с (посмотрев на 2-го матроса, Любе). Товарищ Блок?

Л ю б а. Да. Любовь Дмитриевна. Была у вас в Кронштадте, читала «Двенадцать».

1-й  м а т р о с (опять переглянувшись со 2-м). Товарища Блока просим не беспокоить.

Д е л ь м а с. А мне — идти с вами?

2-й  м а т р о с. Не для чего. (1-му матросу, шепотом.) Кругом поворот — пошли.

Уходят, стараясь не шуметь, тихонько прикрыв за собою дверь.

Д е л ь м а с. Видите — как?

Л ю б а (возбужденно). Они узнали меня по моему чтению в Кронштадте. Непременно расскажу ему.

Д е л ь м а с. Только сейчас не надо, пока у него жар. А я еще немножко посижу. Можно, Люба?

Л ю б а. Конечно, Люба. Я думаю, он уснул.

Люба ушла.

Дельмас опустилась на стул. На столе стоят ее цветы, и она смотрит на них.

Люба вошла в комнату Блока, подошла к дивану, на котором он лежал, и села рядом на краешек стула. Он приоткрыл глаза.

Б л о к. Это ты, Люба?

Л ю б а. Я, Саша.

Б л о к. Ну вот, опять ты. А я дремал, и мне почудились голоса.

Л ю б а. Это от соседей заходили…

Б л о к (как бы продолжая свои мысли). Давеча опять кто-то не подал мне руки. (Возбуждаясь.) А если бы подал? Да я бы сам показал ему спину! Ведь это о ком я писал, о ком? О них! И, может, еще недостаточно резко! О них, о них! «Что вы думали? Что революция — идиллия? Что народ — паинька? Что сотни жуликов, провокаторов, черносотенцев, людишек, любящих нагреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? И наконец, что так бескровно, так безболезненно и разрешится вековая распря между «черной» и «белой» костью?..

Где-то в ночи короткие выстрелы, и опять все стихает.

(Некоторое время он молчит. Потом — стараясь говорить внятно.) Лунинец. Полесских железных дорог. Болота… Нет, нет, жизнь, все будет по-новому!.. Люба? Ты здесь?

Л ю б а. Да, Саша.

Б л о к (тревожно). А рядом кто, в столовой кто? Там кто-то есть!

Л ю б а. Там никого нет.

Б л о к. А мама где?

Л ю б а. Александра Андреевна уже спит, Саша.

Б л о к. Что-то душно мне. Открой окно.

Л ю б а. Боюсь, ты простудишься. Я открыла в кухне.

Б л о к. Все-таки — душно. Ты не плачь. Я думаю, у каждого… свое… время… Люба… (Пытается приподняться, что-то еще хочет сказать, но голова его обессиленно падает на подушку.)

Она склонилась над ним, потом медленно отошла и направилась в столовую.

Л ю б а (в дверях, каким-то деревянным голосом, без всяких интонаций). Он уснул. Я сложила его руки на груди. Руки у него худые и желтые.

Дельмас беззвучно плачет.

Свет гаснет, постепенно возникая у рампы. Еще в полутьме безмолвно выходят на сцену  а к т е р ы, участники спектакля. Они растерянно выстраиваются в шеренгу. Выбегает  Р е ж и с с е р.