Синее на желтом

Когда раньше при Демине говорили об этих самых снарядах, которые рвутся все ближе и ближе, его никак не задевало. Обычный стереотип, и только. А сейчас она возмутила и рассердила его, эта, им самим предсказанная, фраза.

Ну, чего он каркает, краснорожий. Чего каркает!

Задорожный сразу стал противен Демину. А чем он провинился перед Деминым, этот опечаленный управдом? Ну чем? Вот давайте спокойно разберемся в том, что он сказал или, точнее, хотел сказать. Разве не верно, что и Селихов, и Демин, и Задорожный принадлежат к тому же поколению, что и Лапшин? Это не значит, конечно, что они сверстники в буквальном смысле этого слова — скорей всего, они, как говорится, «одного года призыва».

Что ж, тут все верно, и Демин ничего не собирался оспаривать. Но Задорожный хотел сказать и то, что этому году призыва пришла пора увольняться в бессрочный или, проще говоря, — пришла пора убираться из жизни… А вот тут уж извините — с этим Демин никак согласиться не хочет и не может. Особенно сейчас не может и не хочет согласиться, сейчас, когда он впервые в своей жизни обрел действительную, не придуманную возможность летать, а не… Впрочем, он и до сих пор не ползал, ходил себе нормально, но что правда, то правда — не летал…

Демин покривил губы, не любил он все эти прилипчивые «взлеты и полеты» из расхожего лексикона плохих поэтов, но какое это имеет сейчас значение… Сейчас важно не дрогнуть. И Демин не дрогнет. Демин убежден, что снаряд (от артиллерийской этой терминологии, тоже, видно, не отвяжешься), поразивший Лапшина, был случайный, залетный снаряд, сами артиллеристы, насколько Демину известно, частенько говорят о каких-то перелетах и недолетах, так что будем считать, что в нашем случае тоже был перелет: целили в один квадрат — попали в другой. Бывает. И нечего панику разводить!.. Ведь и по медицинской статистике, — а статистика беспристрастная, а потому и великая наука — выходит, что нашему году призыва служить еще не менее двадцати годков. Не менее! И раз уж так сложились обстоятельства, он, Демин, собирается эти двадцать лет прожить с «шиком и блеском» — горы передвигать и реки поворачивать вспять. Тем более, что силы у Демина накопились за многие годы немалые — неизрасходованные силы. И здоровьем судьба наделила Демина превосходным: никогда он ничем не болел и постарается еще долго, до самой смерти, не болеть.

Вот так, гражданин управдом, и хватит вам наводить тоску на людей! Займитесь лучше весенне-летним ремонтом. Должно быть, текут крыши? А? Конечно, текут, у таких вот краснокожих пессимистов они всегда худые…

Демин был не прочь высказать все это Задорожному вслух, но… рядом покойник, да и за что в общем-то обижать незнакомого человека… Бог с ним!

— Извините! — сказал собеседникам Демин и вышел в соседнюю комнату — довольно ему все-таки слушать, как нудят и вздыхают здоровенные мужики. Надоело. Интересно все ж, от кого это в театре пошли разговорчики, будто квартира Лапшина обставлена какой-то потрясающей старинной мебелью. Ну и трепачи! Демин увидел в этой большой комнате мебель, правда, красивую, но вполне современную, и только стоящие в углу часы в высоком, с целую башню, футляре были явно из иной эпохи. На вид они были самые что ни на есть старинные, а точнее — просто старые, но шли они, как показалось Демину, что-то уж слишком бойко, и голосок у этих древних часов, когда они тик-такали, звучал довольно громко, вовсе не по-стариковски.