Синее на желтом

Нельзя сказать, чтобы Демин очень уж спокойно ждал, этого не было, но он делал вид, во всяком случае старался делать вид, что ничего особенного не произошло. В половине шестого Демин, как и раньше, заходил в детский сад и ровно в шесть вместе с дочкой встречал Зою у подъезда огромного, на весь квартал здания, которое трехлетняя Танюшка, с удовольствием раскатывая букву «р», называла «мамин тр-рест». Отсюда, от «маминого треста», они уже втроем отправлялись дальше, но не к центру, как прежде, а к старой приречной окраине, где теперь жила Зоя с дочкой. По дороге каждый говорил о своем: Танюшка о делах детсадовских, Зоя очень мило и не без юмора рассказывала о новых чудачествах своей начальницы, которая, «хотя и с высшим образованием, но место ей на привозе», а сам Демин, уверенный, что конфликт его с женой окончится благополучно, лениво уговаривал ее вернуться домой. Домик некой Фоминой, у которой Зоя снимала комнату, был развалюхой из развалюх, основательно прореженный штакетник почти лежал на земле, и калитка, конечно, никогда не запиралась, но дальше этой незапертой калитки Зоя своего бывшего мужа не пускала под шутливым предлогом, что обещала хозяйке «посторонних мужчин не приводить», а Демин и не настаивал, — «зачем?», оно его вовсе не интересовало, это временное Зоино пристанище. И чем оно хуже, тем лучше для Демина; Зоя как-никак привыкла к комфорту и, следовательно, скорей образумится.

«Поцелуй папу, Танюша», — говорила Зоя, и это означало, что надо расставаться, а Танюша не понимала, почему ей надо расставаться с папой, и принималась реветь. Демин уходил с тяжелым сердцем, Зоино непонятное упрямство начинало его злить, и когда истекли все назначенные им самим сроки, он потерял терпение. «Пора кончать это дело, Зоя Ефремовна. Нельзя же так мучить ребенка». — «Это верно: ребенка нельзя больше мучить», — согласилась Зоя и действительно через несколько дней кончила это дело, но так, как задумала она, а не Демин. Он не поверил даже, когда ему сказали, что Зоя уехала. «Куда?» — растерянно спрашивал он. Никто этого не знал. Какое-то время Демин добросовестно искал беглянку, и добрые люди надавали ему столько добрых советов, что, пользуясь ими, можно было бы наиточнейшим и наискорейшим образом найти и вернуть по домам целую сотню разбежавшихся в разные стороны жен, а не то что одну Зою. Но были не только добрые советы, были и злые. Зоина квартирная хозяйка, например, некая Фомина В. С., посоветовала Демину:

«А вы в милицию обратитесь». — «Как так в милицию?!» — «А так — обыкновенно: напишите заявление, дайте фото и особые приметы вашей голубушки, и ее как миленькую найдут. Всесоюзный розыск — это сила». — «И вам не стыдно, Фомина? Особые приметы. Всесоюзный розыск. Можно подумать, что моя бывшая жена какая-то уголовница». — «Уголовница», — сказала Фомина. «Послушайте, вы!» — возмутился Демин. «Смотри, какой добрячок! — усмехнулась Фомина. — Ну подумайте сами, разве это не уголовщина — увезти ребенка, маленького несознательного ребенка увезти черт знает куда. От живого отца. От родного отца. Да за такое вешать мало».

Ох, эта Фомина! На ее незатухающей злости можно грешников поджаривать.

А вот совет делового человека Селихова ни злым нельзя назвать, ни добрым. Это был деловой совет. «Хватит вам бегать, Михаил Григорьевич! Несолидно как-то. И вообще не с вашим характером». — «Не с моим», — без особой охоты признался Демин. Его уже самого так и подмывало прекратить эту бесполезную суету и послать ко всем чертям упрямую дурищу Зойку — устал Демин: еле мозгами шевелит, еле ноги передвигает, но совесть мгновенно напомнила: «А Танюша, отец? Ее тоже ко всем чертям?» И Демин, проклиная все на свете, продолжал поиски, т. е. куда-то звонил, кому-то писал и телеграфировал, с кем-то встречался и, что самое неприятное, должен был, прикусив язык, — вежливость и еще раз вежливость — выслушивать всякие сочувственные слова: почему-то каждый считал своим первейшим долгом выразить сочувствие брошенному мужу. Так видите ли, принято. Да чтоб вам!