Синее око

— А вы что, в Академии художеств? — Паша мнется. Вопросы, которые он задает девушке, не очень-то нравятся ему. Но других вопросов не придумать.

— Раз уж пришли в Эрмитаж, — говорит девушка, — так хоть смотрите картины. И не мешайте работать.

— А вы будете здесь весь день рисовать? — Павел даже морщится, так стыдно ему говорить это. Он начал разговор, чтобы похвастаться перед бригадой и особенно перед Олей непринужденностью своих манер и равноправным положением в Эрмитаже. А теперь нельзя просто так отойти. К тому же девушка хороша, Павлу очень нравится, как она нарисовала колонны,

— Идем, Францев! — Это ребята кличут издалека, с лестницы.

...Вот они движутся все вместе по залам Эрмитажа. Поглядывают на картины. Остановились подле Адама и Евы. Подмигнули друг другу. Оле это неинтересно.

Олег Холодов с ней рядышком норовит.

— Вот, ребятишки, такую бы жену, как там внизу, к которой Пашка приставал. — Это Севочка Лакшин мечтает. — Она бы меня рисовала, а я бы ей позировал.

— Ага. А зарплату бы вам Пушкин платил. — У Пушкаря, как всегда, трезвый взгляд на вещи.

Францев ведет бригаду рысисто из зала в зал. Он знает, что́ здесь нужно смотреть первым долгом, а что — походя.

— Сейчас пойдем на третий этаж. Там современное искусство Запада. Гоген и Ван-Гог.

...Рафинированный ценитель искусства, несколько апоплексический, восторженный и в то же время размеренно скупой в движениях ленинградец разглядывает пасторали Ватто. Он поворачивается на слова Францева:

— Я прошу прощения, молодые люди. Э-э-э... Ван-Гог жил в основном, главным образом, в предшествующем веке.

— Не имеет значения, — говорит Паша Францев, — он более современный, чем многие наши нынешние...

— Ну-с, если угодно... — Ценитель пожимает плечами.

Олег Холодов всё же отбился от магистрального хода бригады. И Олю увлек. Они стоят у часов с павлином. Оля всему рада подивиться.

— Вот смотри, — говорит она, — тогда ни станков не было, ничего, всё вручную, а какие красивые вещи делали. Вашему бы цеху такой заказ не выполнить...

— А Пашка сегодня не ночевал в общежитии, — говорит Холодов. — Только утром пришел... Давай лучше здесь походим. Он всё на третий этаж тянет, будто больше всех понимает. Я еще когда в ремесленном учился, карикатуры в стенгазету рисовал.

— Ой, что ты, надо всем вместе держаться! Когда много народу, каждый хоть что-нибудь скажет. Так интереснее, чем просто ходить и глазеть.

Францев уже ведет бригаду по третьему этажу. — Вот это, значит, Пикассо. Он голубя мира нарисовал... Великий художник.

— А чего тут великого-то? — Пушкарь сомневается. Он смотрит на картину, исполненную в манере кубизма. — Я бы таких красоток тоже мог намалевать, если бы время свободное было.

Бригада Пушкаря входит в зал, где развешаны полотна Матисса. Токари не прочь посмеяться над такой живописью, но безотчетно все притихли, потому что в зале действует непонятная и властная сила цвета.

Бригада молчит, одна Оля решается вслух сказать:

— А мне нравится. Смотрите, какой у него пиджак красный. Кажется, даже загореться может.

В это время Володя Рубин пристально и близко разглядывает Ренуаровы картины.

— Ну пошли, пошли дальше. — Францев всё куда-то торопится.

Дега́ нравится всем.

«Вечная весна», «Поэт и муза» Родена — эта тоже по душе токарям.

В раме большого окна — Дворцовая площадь. Можно отвернуться от полотен Гогена и смотреть в окно, и это тоже искусство.

Искусство действует на ребят. Они стали задумчивы, разбрелись по залам, не торопятся.

— Мне надо на тренировку, — Францев смотрит на часы, — иначе лодку займут до вечера. Вы тут теперь сами найдете выход.

— Ой, и мне тоже надо в гребной клуб! Ты на мотоцикле поедешь? — Оля смотрит на Францева просительно, будто даже с мольбой.

— На трамвайчике я. Адью!

Он бежит по эрмитажным залам, не глядит на сокровища мирового искусства.

Художница сидит на прежнем месте. Рисует.

— Вы же, наверное, устали так много рисовать... — Паша робеет.

— А, это опять вы...

— Вы когда из Эрмитажа уходите?

— Да... я и сама не знаю. Нужно обязательно завтра сдать, а то зачета не получу.

— Так у вас же всё готово.

— А... Вот то-то и есть, что не готово.

— У меня тренировка, я академической греблей занимаюсь. Хотя вообще-то могу одну тренировку и пропустить. Или ночью потренироваться. Ночи всё равно белые. Вы когда-нибудь сидели в академической лодке?

— Не-ет. Я по уши сижу в академической задолженности. Истматчик на меня зуб имеет...

— А какой у вас любимый художник?

— Для меня важнее всего в искусстве чистый, локальный, насыщенный цвет. — Девушка не глядит на Пашу. Она говорит о высоком, об искусстве. — Я не люблю в живописи мазню: полутона, полутени... Цельный цвет... Как у Матисса. Впрочем, вам это всё непонятно...

— Почему? Я тоже Матисса люблю. И вот ребят привел... Конечно, живопись сразу не раскусишь... Вот вам бы с нашей бригадой по Эрмитажу пройти. Всё объяснить. Мы ведь простые ребята... — Паша начинает лукавить... — Токарюги... А еще лучше бы ночью на спунинге покататься. Давайте? Я вам весь Ленинград покажу.