Синеет парус

Всё это время госпиталь раздирало двоевластие: Чурбанова насаждала новые порядки, Арина ревностно отстаивала традиции, устоявшиеся с четырнадцатого года. Даже после революции, когда создавались параллельные органы управления и в каждом учреждении появились комитеты, традиции оставались неизменными.

Бывшая прислуга, Люба Головина, выбранная тогда председателем госпитального комитета, как ни пыталась, не смогла насадить анархических нововведений. Где хитростью, где убеждением, Арине удавалось отстаивать в комитете свои решения. Даже с приходом большевиков никто не вмешивался в дела госпиталя. Проверять – проверяли, но вскоре убедились, что «барыня» суетится не ради собственной выгоды, а на благо раненых, и поверили ей, оставили заведовать госпиталем.

А Чурбановой удалось в неделю сломать устои – грубо, напористо, зачастую бессмысленно, просто наперекор Арине. Даже старые проверенные работники госпиталя только руками разводили: что, мол, поделать, и бежали исполнять абсурдные приказания Чурбановой.

А как не исполнить? Чуть что – брови сдвинет, ожесточится и заведёт злой скороговоркой известные речи: «Пока мы кровь проливали, вы комиссаров лечили? Скажите на милость, скольких наших солдат положили вылеченные вами большевики? К примеру, этого красавца не вами ли спасённый краснопузый ранил? А вот этого? А этого?.. Молчите?.. Ну, вот и молчите. Люблю, когда приказы молча исполняют».

Никогда ещё не было так неуютно в марамоновском доме. Даже когда ЧК приходило с обыском, Арина чувствовала себя хозяйкой, на которой до последней минуты лежит забота о раненых, врачах, медсёстрах. Её увозили на допрос по делу Ольги, а она на ходу ещё отдавала распоряжения, просила позаботиться о забытых на столе бумагах и санитарку распекала за грязь в вестибюле. Раненые красноармейцы тогда грудью стали в дверях, закрывая чекистам дорогу, пока не добились от них твёрдого обещания, что «нашу барыню» доставят обратно в госпиталь целой и невредимой.

Теперь даже в своей спальне Арина не могла быть спокойна: и сюда могла войти новая хозяйка – без спроса, без церемоний. У Арины желчь закипала, когда она видела неприкрытую усмешку Чурбановой. Больше всего не любила она этот тип женщин, подхваченных революцией неведомо с какой обочины и вознесённых к власти. Мужеподобные по внешности и манерам, они курили, матерились, были безжалостны и бесцеремонны. Её бывшая прислуга, Люба Головина, – чем не та же Чурбанова? Говорят, больших постов у большевиков добилась.

Через неделю мучительного госпитального противостояния Арина написала прошение направить её сестрой милосердия на фронт, по возможности в тот самый полк, которым командовал Владислав.

К месту назначения она добиралась с интендантским обозом. Сначала ехали железной дорогой, потом на полустанке перегрузили всё хозяйство в телеги и к вечеру выехали в красную от заходящего солнца степь. Тень одинокого понурого подсолнуха тянулась до самого горизонта, цикады сыпали по обочинам многоголосое: «Ср-р-р-р… ср-р-р-р… ср-р-р-р…»

Возница, с которым ехала Арина, оказался пожилым солдатом, из крестьян. Его крестьянская хозяйственность чувствовалась во всём: и в том, как он разговаривал с лошадьми, и в том, как заботился о «барыне». Не поленился остановиться, перекинуть мешки так, чтобы получилось ложе для Арины, устлал пахучим сеном. Теперь телега скрипела в хвосте обоза, зато Арина могла уютно лежать, наслаждаясь очарованием степных сумерек.

Обоз въезжал в деревню. Глубокие тени легли под плетни, прижали к земле кроны деревьев, и от этого узкие улочки стали ещё теснее. В сумерках протяжно скрипел колодезный журавль, звонко лилась в жестяное ведро вода. На фоне синего неба – как чёрной тушью – отчётливо пропечатались силуэты пирамидальных тополей, колючая стреха камышовой крыши, глиняные горшки на плетне.

Зачарованная сумерками, Арина бездумно лежала в телеге и только когда проехали последнюю сельскую хату, вдруг поняла, что не злиться надо на Чурбанову, а сказать ей большое спасибо за то, что подтолкнула к решению, которое в обычной обстановке могло родиться ещё нескоро.

В природе было ещё мало осенних примет, – ночь спускалась летняя и веяло от неё тем очарованием, какое исходило в детстве от гоголевских страниц. В темноте попыхивали цигарки ездовых, слышался отдаленный негромкий говор – иногда отчётливый, иногда смазанный скрипом колёс. Внизу за огородами, в тёмно-синей речной воде реяло рвущееся по краю отражение луны. Пахло горячей дорожной пылью, и где-то в оставшемся позади селе протяжный женский голос звал заигравшегося мальца:

– Егорка-а… да-амой!..

Глава 35

Владислав был одновременно и обрадован и недоволен приездом Арины. С одной стороны, он и мечтать не мог о таком счастье, а с другой – постоянная опасность для Арины, близость к месту боёв, ночные рейды красной конницы. Лазарет частенько попадал в переделки.