Синеет парус

Максим сидел позади них, привалившись плечом к борту телеги, неловко подогнув под себя ноги. Поскрипывали шаткие тележные колёса, крутились налипшие на обод ошмётки навоза. Солдаты негромко разговаривали, изредка оглядываясь на пленника.

– Я так разумею, Прокопыч, – говорил молодой солдат, отмахиваясь кнутовищем от мух. – Посмотрели они, с какой легкостью царя скинули, и думают: раз царя одолели одной левой, стал быть, и Бога можно своротить, если поднатужится. А?

Тот, которого звали Прокопычем, торопливо подставил ладонь под рассыпающийся сухарь.

– Ты у него спрашивай. Я-то почём знаю, что они думали.

Молодой обернулся:

– Слышь, комиссар, я правильно кумекаю?

– Правильно, – с трудом разлепил спёкшиеся губы Максим. – За бороду бога вашего с неба стащим… недолго осталось.

– Это если мы ваше семя комиссарское раньше не перевешаем.

– Фонарей… не хватит.

– А к фонарям в каждом лесочке по сотне дубочков найдётся… Нет, Прокопыч, ты видал, какой прыткий?

– Это мы проверим, насколько его прыти хватит, – губами подобрав с ладони крошки, Прокопыч отряхнул руки. – Давай, Петруха, к оврагу сворачивай. – И, отвечая на немой удивлённый взмах бровей, добавил: – Ты в самделе собрался его в город везти? Всё одно суд его к стене приговорит.

Петруха закинул за спину руку, нерешительно почёсал кнутовищем между лопаток, оглянулся на Максима, – тот с трудом складывал занемевшие губы в презрительную усмешку.

– И то верно, – согласился Петруха. – Много возни из-за одного краснопузого.

Телега свернула на затравеневший, давно не езженный просёлок, на краю балки остановилась.

– Вылезай, красножопый, – приехали.

Максим зашуршал сеном, пытаясь подняться. Петрович спрыгнул с телеги, размял спину, поглядывая на попытки чекиста.

– Помочь? Али сам справишься?

– Не трожь – сам!

Сцепив от боли зубы, Максим перевалился через борт телеги, упёрся широко расставленными ногами, словно проверяя крепость земли. Под его разорванной нательной рубахой густо темнели заскорузлые от крови бинты. Укрепившись на ногах, он отошёл на несколько шагов от телеги, с кривой, вызывающей усмешкой расправил плечи.

– Ну?!

– Видал, Петруха, гонор… Ну что, стрельнёшь?

Петруха сел, опираясь спиной о колесо телеги.

– Да ну его, – морща от натуги лицо, стащил сапог. – Сам стреляй.

Прокопыч пожал плечами, потащил из телеги винтовку.

Петруха только приноровился перемотать портянку, – выстрел хлестнул в растянутую в руках грязную тряпку крапинами крови. Парень горящими от злости глазами, уставился на Прокопыча.

– Ты чо?.. Не мог в сторону увести? – Утёр ладонью щеку. – Гляди, чево сотворил.

– Кто же знал, что в нём столько кровищи? – лениво оправдался Прокопыч, шагнув к повалившемуся в траву Максиму. – На те бинты глядючи, подумать можно, что вся кровища ещё вчера с него выхлестала.

– Теперь тащить его до оврага?

– Сколько там до того оврага – ты за одну ногу, я за другую.

Прокопыч присел около убитого на корточки. Перематывая портянку, Петруха примирительно спросил:

– Чего ты там?

– Никак не мог в толк взять, чего это он всё время на руку смотрел. Наколочка тут у него оказывается – кораблик парусный… Перед выстрелом даже поцеловал его. Дался ему этот корабль перед смертью.

Прокопыч сунул винтовку в телегу, сел рядом с Петрухой, стал крутить цигарку. Петруха полюбовался ладно намотанной на ногу портянкой, закусив от усердия губу, впихнул ногу в сапог.

– Капитан узнает, что приказание не сполнили, осерчает.

– Не осерчает, – отозвался Прокопыч. – Он, когда меня в сторону отозвал, так и сказал, дальше оврага не везите. Те наказы он так, для блезиру давал, для дамочки этой из госпиталя. Как дело сделаете, говорит, по слободе походите, купите хорошего самогона. Царскими дал, новенькими. – Прокопыч прикурил цигарку и, щурясь от дыма, достал из кармана купюру. – Глянь. Говорят, в городе казну большевистскую взяли. Они деньги царские приноровились печатать.

– Фальшивые, что ль?

– Отчего ж фальшивые, коли их на тех же царских станках печатают.

Петруха посмотрел купюру на солнце, похрустел ею возле уха.

– Станки, может, и те, да бумага не та.

– Ладно. – Прокопыч выдернул из рук парня купюру. – Деньга, как деньга. Вчера надо было брать самогон, под шумок, сегодня платить придётся… Погоди-ка…

Прислушались.

– С мертвяков часто воздух выходит, – сказал Петруха.

– Да, нет… дышит ещё.

– По глазам видно было, что злость в нём великая, а эти со злостью – живучие. Со всей моей душой уважаю таких человеков. С одного боку ненавижу, потому как враг, а с другого жалко мне, что кончать их приходится. Интеллигентика какого-нибудь сопливого, узкокостного, того – без сомнений. А в этом – жизнь настоящая была, правильная. Кабы не купился на большевистское краснобайство, вот человек был бы.

– Этот не купился, этот сам кого хочешь заагитирует… Большевик закоренелый. Слыхал, что про него рассказывали?