Синева

Ни сейчас, ни прежде – я непоколебима.

Непоколебима.

Особенно в борьбе за Эйдесдален, движимая гневом, ребенком, росшим во мне, – помню, как гнев нарастал одновременно с плодом у меня внутри, он грел и горел, с каждым днем набирая силу.

Меня не остановить, но радости это не приносит. Есть люди, которые всю жизнь живут с блеском в глазах, а движения их преисполнены спокойствия. Люди эти уверенно шагают по миру, умея наслаждаться вкусным ужином, вечером, проведенным в хорошей компании, прогулкой с друзьями по лесу, – они собирают все эти впечатления, берегут их и возвращаются к ним в минуты жизненных невзгод, когда такие воспоминания согревают и поддерживают. По-моему, эта способность врожденная, генетически обусловленная, как талант к математике или словотворчеству.

Но там, на горе, я была счастлива – помню, что была счастлива. Лагерь мы разбили в самом конце строительной дороги, на высоте тысячи ста метров над уровнем моря, в том месте, где планировалось построить новую плотину. Нет, думали мы, не бывать тут ни плотине, ни туннелю, и трубы к гидростанции тоже проложить не посмеют, потому что ежедневно к нам присоединялись все новые активисты, вскоре нас уже стало пять сотен, большинство – молодые, некоторые даже с детьми, потому что было лето, время отпусков, и дети носились по окрестностям, словно их привезли в летний лагерь.

Каменистое плато было усыпано палатками – невысокими горными палатками, специально сшитыми для таких условий. Погода тут, высоко в горах, нас не щадила: дождь шел то и дело, потому что здесь идущие с моря тучи наталкивались на горы. Но нам все было нипочем. Дни стояли долгие, светлые, и мы делились друг с дружкой всем – рассказами, едой, кофе, сигаретами и воодушевлением. Усаживаясь по вечерам вокруг большого костра, мы заполняли тишину песнями и чтением вслух – читали письма и статьи из газет. Мы зачитывали все, что нам присылали, все, где писали о нас. Каждый день мы получали доказательства, что нас поддерживают: в письмах, газетах, еде, которую сбрасывали нам с небольших самолетиков, – все это служило доказательством, что нас заметили, что мы стали участниками исторического события, никогда прежде природозащитные акции в Норвегии не принимали подобных масштабов. И что самое чудесное – наши протесты нашли отклик за пределами Норвегии, потому что вскоре про нас писали уже и датские, шведские и даже немецкие газеты.

Я нигде не чувствовала себя настолько дома, как тогда в горах, и надеялась, что так будет продолжаться вечно. Однако этим воспоминаниям не суждено было меня согревать, потому что вскоре все закончилось, и моя жизнь заодно – по крайней мере, так мне казалось.

Начало конца… Наверное, его ознаменовал ленсман из Рингфьордена, явившийся к нам однажды утром. Он проработал тогда на своей должности всего несколько лет, ни Магнус, ни я его не знали, это был молодой парень, говорящий на ставангерском диалекте. Ленсман пришел с тремя помощниками и с громкоговорителем, в который и проговорил свою заранее подготовленную речь. Он просил нас разойтись, убедительно, искренне, без злости, ссылался на уголовный кодекс, который мы, по его словам, нарушили, и утверждал, что это грозит нам штрафами или даже тюрьмой.

– Вам предписано немедленно освободить это место и не препятствовать дальнейшей работе.

Я сжала руку Магнуса.

– Забудь, – тихо проговорила я ему и самой себе.

Мы останемся – ну разумеется, останемся, а если они хотят от нас избавиться, то пускай на руках отсюда уносят.

Но ленсман продолжал:

– Вы сообщили о том, о чем желали сообщить, вы добились поставленной цели.

– Ай да речь, – сказала я.

– Я думал, тебе нравится, когда говорят правильно, – заметил Магнус.

Папа вышел вперед и улыбнулся ленсману.

– Мы понимаем, что вы пришли, потому что выбора у вас нет, – начал он, – но вы – представитель только Рингфьордена… Ленсмана Эйдесдалена я с вами не вижу…

– Жителей Эйдесдалена среди вас тоже мало, – не растерялся ленсман.

– У них фермы, а фермы не бросишь, – сказал папа, – и мы тут не только ради них. Мы защищаем природу – оляпку, речную жемчужницу.

Ленсман растерянно молчал, позади него маячили трое полицейских, судя по всему, никто из них не знал, куда руки девать. Нас было пять сотен, а их – четверо.

– Думаю, все, что нужно, я сказал. – Ленсман отступил назад.

– Мы вас выслушали, но повиноваться вашему приказу не станем, – ответил папа.

– Мне остается лишь надеяться, что все закончится миром, – сказал ленсман.

– Мы сторонники ненасилия, – успокоил его папа.

– Если это и впрямь так, то прислушайтесь к моему предупреждению и освободите территорию.

Сейчас, когда он не зачитывал написанную речь, в нем сквозила беспомощность.

– Бедняга, – пробормотал Магнус.

– Его ведь никто не заставляет, – сказала я.

– Но это его работа, – возразил Магнус.

– Ну что ж, – громко проговорил ленсман, – наверное, еще увидимся.

– Вы знаете, где нас искать, – ответил папа.

Ленсман кивнул троим полицейским, и все они побрели к машине.

Когда машина завелась и скрылась из вида, нас охватило ликованье.

– Один – ноль в нашу пользу, – сказал папа.