За десять тысяч километров от Москвы Клео копировал у Семейных невинную суетливость в жестах, но был иного склада. Он не приспосабливался, а присматривался, чтобы выявить главную слабину в человеке, банке, фирме, организации или группе, для которых становился "доверенным другом". А когда жертва вызревала к забою, орава "горячего реагирования" стремительно набрасывалась на неё по сигналу "друга". Клео подавал сигнал в конце недели, когда банковские и юридические эксперты играли в гольф, рыбачили или посещали вторых, а то и третьих жен, телефоны к которым скрывались. Клео сбрасывал акции на бирже и в добрую пятницу - еврейский выходной, и в канун рождества, и на китайский лунный новый год. Самый жестокий из его ударов пришелся на праздник Семи сестер, когда китаянки воскуривают в кумирнях жертвенные палочки Ткущей Девственнице в надежде заполучить достойного мужа. В тот день известная всем сингапурским бонвиванам на пенсии мисс Ку, бывшая "мама-сан" популярного притона, прибравшая за тридцать лет тяжких стараний половину аналогичных заведений в городе, рассталась с нажитым за полтора часа. Клео верно рассчитал, что, пока самая богатая невеста в стране, пятидесятилетняя мисс Ку, молится о ниспослании супруга, никто не сунется к ней в храм с докладом о делах...
Да, Людвигу Семейных было далеко до китайца.
- Не ходи за предшественниками, когда ищешь то же, что искали они, сказал Севастьянов.
- Что это? - спросил генеральный, удивленно откидываясь в кресле.
- Слова Кобо-дайоси, буддийского проповедника. Японец, жил тысячу лет назад. Духовный отец современных компьютерщиков.
- Хоть самураев не цитируете... И на том спасибо.
Семейных мягко ткнул ногой под столом. А генеральный расхохотался. Ему стало легче, что Севастьянов пообещал взяться за ум.
В приемной секретарша показала Севастьянову на лежавшую возле телефона трубку.
- Только не долго... Минуту уже ждет...
- Лева, ну как? - спросила Оля. - Я тебя по всем записанным у меня номерам ищу...
Он отвернулся к окну. Солнце ослепило. "Ну, ты, жалкая никчемная слабовольная шпионская шкура, - велел он себе. - Ну, ты..." Он мял переносицу пальцами, как тогда, когда овчарка привалилась к ноге на даче Петракова. Теперь он некстати вспомнил её кличку. Жульетта. Жулька.
- Скончался в полузабытьи, - сказал Севастьянов, надеясь, что не обманывает жену. - Судя по всему, не мучился... Смерть была, я думаю, легкой.
- Вот и смерть стала легкой, - сказала Оля.
Пластилин облепил свободную руку Севастьянова. Переполз на спину и прилип к шее.
- Секунду, - сказал Севастьянов жене, думая: не красные ли у него глаза?
- Что тебе? - спросил он Семейных.
- Прости... У меня вечером будет человек, очень интересный для тебя, между прочим. Едет в твои края, первым секретарем в посольство...
- Господа финансисты, - сказала секретарша. - Это все-таки служебный телефон. Нельзя ли покороче?
- Сейчас, Мариночка Владленовна... Скажи Олечке, что я ужасно извиняюсь, но хочу заполучить тебя вечером на часок, а?
- Оля, - сказал Севастьянов, - тут Людвиг кланяется... Семейных... Просит меня забежать вечером к нему. Есть разговор, говорит.
- Сходи, конечно, раз просит. Он просто так не приглашает...
Севастьянов положил трубку.
- Ты забыл сообщить Олечке, что твоя командировка утверждена, - сказал Семейных в коридоре и без перехода и паузы продолжил: - Это Шлайн принес генеральному копию факса с газетным уведомлением насчет судебного иска о банкротстве. Просидел полчаса...
- Какой ещё Шлайн? - спросил Севастьянов.
- Полковник из экономической контрразведки. - И, подмигнув, Семейных повертел пальцем у виска. Дескать, бдят не там, где нужно.
Севастьянов неторопливо прошелся от Смоленской-Сенной по Бородинскому мосту на другую сторону Москвы-реки к Украинскому бульвару, где жил Семейных. При зрелом размышлении приказ генерального, который отнюдь не плохо относился к Севастьянову, действительно казался продиктованным заботой. Предостережение из добрых побуждений... Петраков потерпел неудачу... А Севастьянов, да ещё в одиночку, - ему не чета. К тому же этот эфэсбэшник, наверное, напугал малость генерального...
Севастьянов запаздывал. Шел уже восьмой час. Вреднейшее время для раздумий, как учил Петраков, откладывавший серьезные решения на утро.
Дерматиновую дверь с медными пуговками открыл высокий сутулый человек лет сорока с волнистой шевелюрой, чем-то напоминающий писателя Максима Горького. Из угла рта свисал янтарный мундштук с сигаретой. Под сощуренными от табачного дыма глазами лежали, будто грим, коричневые тени.
- Вы, должно быть, Севастьянов, - сказал он.
- Старик! - заорал из глубины квартиры Людвиг. - Это Павел Немчина, первый секретарь посольства в Бангкоке! Вам предстоит встречаться! Дружите! Я - сейчас! Я по дороге зацепил в гастрономе потрясающую селедищу! Провонял до невозможности... Вот-вот кончаю разделывать! Дружите и беседуйте!
- Пошли к нему на кухню? - предложил Севастьянов.
- Как раз оттуда... Пошли, - ответил Немчина.