Первый признак — использование качественно иных материалов, уровней энергоемкости процесса, температур, логистических цепочек и т. п. Второй признак — формирование собственного технологического замкнутого цикла, когда одно изобретение требует для своего воплощения другого, потом третьего, и в итоге получается комплекс технологий, которые вместе позволяют выйти на качественно новый уровень характерных величин. Так изобретение парового двигателя имело бы крайне ограниченные последствия без прядильных станков, без железных дорог (которыми, в частности, стало доставляться топливо для паровых машин), без пароходов, без развития металлургии. Третий признак — новый технологический цикл формирует собственное противоречие, характерное только для данного комплекса технического знания, которое отражается в машинах и механизмах. Причем технологический цикл можно рассматривать как попытку снятия предыдущего противоречия. Так, например, становление ядерной энергетики породило противоречие между сравнительной дешевизной производимого на АЭС электричества и одновременно чудовищными затратами на весь цикл строительства.
Перечисленные явления, которые используются в качестве признаков — должны как-то проецироваться на техническое знание, то есть «онтология» техники должна взаимодействовать с гносеологией. Каким же образом?
Так же было указано наиболее общее для современной техники противоречие между «для-себя-бытие» (когда действия техники обслуживают и развивают ее же) и «вне-себя-бытием» (сумма проявлений техники, направленных на удовлетворение человеческих потребностей). Снятие этого противоречия — определяет развитие техники в ближайшей исторической перспективе.[73]
Но! Цель техники, связанная с обслуживанием людей, очевидным образом, конечна: достижение автотрофности техносферы означает исчезновение необходимости в человеке. Если техносфера может обслуживать себя и развиваться самостоятельно, и человек перестает быть средством, то рано или поздно он перестанет быть целью. Такой вот выверт категорического императива И. Канта. Если же брать каждую отдельную парадигму, то направления их развития бывает весьма разновекторы, и потребности техники радикально меняются. Чисто исторический подход постоянно вводит в заблуждение авторов прогнозов: смена аграрного общества индустриальным, а угля нефтью — никак не задаются на предыдущей стадии развития. Удачно спрогнозировав несущее противоречие следующей парадигмы, возможно заглянуть в будущее на десятилетия. Это важнейшая задача футурологии.
Понятно, что прогноз качественно новых явлений — всегда несет в себе долю догадки. Но если нельзя здесь и сейчас предугадать все особенности будущей парадигмы, возможно, получится указать хотя бы отдельное ее свойство?
Необходим принцип, который позволит увязать каждую отдельную парадигму, среднесрочную цель развития техносферы и некие будущие цели («послезавтрашние» парадигмы) — в рамках единой линии развития. Он вряд ли поможет точно предсказывать характеры грядущих противоречий, но вскроет косвенные принципы становления следующей парадигмы.
Для этого необходим какой-либо постоянный, неотъемлемый признак существования техники. Как его сформулировать? Воспользуемся определением самой техники — это способ существования отрефлексированных искусственных систем.[74]
Чтобы существовать, техника должна изменять окружающий мир. Это не может быть чисто утилитарное изменение (в смысле удовлетворения человеческих потребностей), это не может быть чисто механическое или чисто химическое воздействие — какую бы форму ограничения мы не избрали, она будет узкой. Но как постижение истины в историческом масштабе неотделимо от практики, так и для техники — сама возможность существования выражается в практике, обусловленной
Это то самое «раскрытие потаенности», о котором рассуждал М. Хайдеггер. Но раскрытие это не может быть отстраненным (в частностях сколько угодно, но в целом — нет). Это тождество бытия и рефлексии может обеспечивать существование техники лишь если оно формирует будущее. Техника сохраняет себя, формируя будущее.