Сингулярность. Образы «постчеловечества»

— Постойте, неужели это все! Хорошо, все «литературные мессии» и «рассказчики историй» переквалифицируются в создателей «виртуальных историй». Но ведь помимо них есть и другие писатели! Те, кто пишет для себя, кому не важна реакция публики. Они-то будут продолжать писать и после того, как наступит ваша пресловутая «постписьменная эпоха».

Конечно, это еще не все. И действительно, помимо писателей-экстравертов, есть и большой отряд писателей-интровертов, для которых писательство — на самом деле способ решения собственных, внутренних задач, часто — вопрос личностного и физического выживания, упорядочения и осмысления жизненного опыта и так далее. Спорить с этим трудно. Формат личного дневника, исповеди, блога, отчета на кушетке психоаналитика — неистребим. И более того — востребован. Коротко говоря, потому, что писатели-экстраверты, «рассказчики историй» показывают нам внешний мир таким, каким мы могли бы его увидеть, оказавшись на их месте, но оставаясь при этом собой, а писатели-интроверты, «психоблоггеры» передают, транслируют нам то, что у них внутри, причем в таком именно виде, в каком мы воспринимали бы это, не просто оказавшись на их месте, но непосредственно став ими. Это становится возможным потому, что, как я уже отмечал в первой части статьи, звучащее слово это именно та модальность, которую человек использует в процессе своего мышления. Когда человек думает, он слышит свой «внутренний голос», который «проговаривает мысли». Аналогичный «внутренний голос» слышит и читатель, когда он «про себя» читает книгу. И в этот момент, если он читает не описание окружающего пейзажа, а, к примеру, бурную исповедь или печальные размышления героя книги, написанные от первого лица, то на бессознательном уровне читателю кажется, что это он сам в данный момент так думает. Ведь внутренний голос звучит? Звучит! Отсюда и та поразительная способность вызывать сопереживание и эмпатию даже к заведомо отрицательным персонажам, которая столь свойственна художественной литературе и не присуща более ни одному другому виду искусства (во всяком случае, в столь концентрированном виде).

Что же случится с этой, «исповедальной» ветвью литературы в обсуждаемую нами постписьменную эпоху, когда число потенциальных читателей художественных письменных текстов вдруг неожиданно станет исчезающее мало? Как уже отмечалось выше, самим писателям-интровертам обычно совершенно безразлично, будут ли их произведения опубликованы, и станут ли они широко известны. Писатель-интроверт решает собственные сугубо внутренние задачи. Однако если в итоге такой писатель окажется до конца последователен, и его текст так и не будет нигде опубликован, он, следовательно, так и не станет действительным фактом литературы. Потому что обсуждаемыми фактами — и литературы, и искусства вообще — становятся только такие произведения, которые по воле автора становятся публичными, доступными для ознакомления и восприятия. И в этом смысле их опубликование («делание публичным») в какой бы то ни было форме — необходимо. Получается, даже писатель-интроверт не может игнорировать тот факт, что каким-то образом, рано или поздно его текст, его монолог должен будет хоть как-то дойти до читателя. А если читатели перестали читать? Тогда для публикации «внутреннего монолога» остается единственная адекватная форма — звучащее слово, записанное и распространяемое в цифровом виде. Более того, если вдуматься, эта форма даже более адекватна для сохранения личных переживаний, чем привычная нам форма «собственноручно записанной исповеди».