Синяя борода

«Я смотрю, например, как она чистит спаржу, мы о чем-то разговариваем, как вдруг я начинаю пересчиты­вать очищенные тугие стебли на кухонном столе — их двадцать четыре, я, конечно, ничего не говорю, но ду­маю: одного не хватает!»

Сколько кессонов на потолке в зале суда? Мне кажется, тридцать шесть. Зал продолговатый. Это зна­чит четырежды девять? Попробую еще раз подсчитать: их сорок пять. Квадратные они или ромбовидные? Пожа­луй, квадратные. И балки крашеные, это я помню, сам же потолок белый. Или наоборот? Посудине висела монументальная люстра. Я знаю: когда в окна бьют лучи солнца, ее даже не замечаешь; лишь при дождливой погоде она торжественно разливает свой свет. Сколько рожков у этой люстры? Они вроде бы медные. Признать­ся откровенно: точно я не знаю! Хотя я и просидел там по меньшей мере сто часов, скрестив руки на груди, уставившись в потолок, в то время как мои супруги давали показания.

— Вы фрау профессор Йетцер?

— Я не профессор.

— Значит, фрау Йетцер...

— Да, пожалуйста.

— Баше имя?

— Хелена Матильда.

— Ваша девичья фамилия Кнухель?

— Я домашняя хозяйка.

— Вы были первой супругой обвиняемого, фрау Йетцер, прошло много времени, и вы, конечно, не обяза­ны давать показания, если не помните...

Если по лицу обвиняемого видно, что он растроган, и если он не сидит, бесстрастно скрестив руки на груди, но весь вид его выражает сочувствие и согласие еще до того, как свидетельница начала отвечать, — это произво­дит благоприятное впечатление.

— Вы поняли вопрос, фрау Йетцер?

— Мы оба были очень молоды.

— Феликс Шаад никогда вас не бил, не угрожал физической расправой, он выносил мусор, уходя на работу, в воскресенье мыл посуду и так далее... Что вы еще помните, фрау Йетцер?

— У нас было мало денег.

— Я спрашиваю об особых происшествиях.

— Феликс работал ассистентом.

— У вас было мало денег...

— Очень мало.

— А что еще вы помните?

— Мы много бродили по окрестностям.

— У вас не бывало впечатления, фрау Йетцер, что Феликс Шаад страдал болезненной ревностью, хотя, как правило, обуздывал себя? Я хочу сказать: даже когда у него не было повода к ревности.

— У него не было для этого поводов.

— Вы много бродили по окрестностям...

— Летом с палаткой.

— Вы оба любили природу...

— Зимой мы бегали на длинные дистанции.

— Почему же дело дошло до развода?

— Я думаю, мы оба разочаровались.

— А почему?

— У меня это тоже был первый брак.

— Позднее вы снова вышли замуж, госпожа Йетцер, стали матерью трех дочерей, очевидно, причина не­прочности брака была не в вас.

— Со временем я тоже стала более зрелой...

Мы переоцениваем память людей, ежедневно читающих бульварную прессу. Я могу без стеснения подойти к ки­оску, где несколько недель назад висел мой портрет с такими подписями: «У Шаада нет алиби», «Рыцарь Синяя Борода перед судом», «Доктор с семью женами». А между тем я ношу тот же костюм, что и до суда. Даже когда я покупаю новые очки и оптик, собственноручно записав фамилию, смотрит клиенту в глаза, чтобы изме­рить расстояние между зрачками, я не чувствую, что меня узнали.

— Что означает для вас крест, господин Шаад?

Сны тоже предмет допроса.

— Какой величины был тот крест?

— Небольшой. Примерно как аварийный знак. По­этому я и хотел поставить его на дороге. Как аварийный знак. Но вдруг он стал большим, почти с меня величи­ной. Как надгробный крест.

— А откуда у вас взялся этот крест?

— Не имею представления.

— Если он был небольшой, как аварийный знак, господин Шаад, то, может быть, вы нашли его в багажни­ке, когда искали аварийный знак?

— Может быть...

— A как он попал в багажник?

— Не имею представления...

— Вы хотели, как вы говорите, поставить на дороге аварийный знак, а когда пешеходы заметили, что это надгробный крест из железа и с орнаментом, они остано­вились.

— Вдруг собралась целая толпа.

— Вы можете более подробно описать этот крест?

— Он был довольно тяжелый.

— А еще?

— Мне кажется, он был ржавый.

— Вы хотели воткнуть его в асфальт?

— Да.

— Как аварийный знак?

— Я так думаю.

— Прохожие что-нибудь говорили?

— Я ничего не слышал. Нет. Впрочем, я был готов к тому, что меня арестуют.

— Почему?

— Потому что крест мне не принадлежал.

— Вы это сознавали, господин Шаад?

— Кто-то спросил, откуда он у меня, этот крест, но это был не полицейский. Скорее знаток. Он проявил интерес как антиквар, но цены не спрашивал.

— А потом?

— Мне стало стыдно.

— Вы помните, почему вам стало стыдно?

— Потому что у меня ничего не получалось, я снова и снова пытался вбить крест в асфальт, все смотрели на меня, а у меня ничего не получалось...

— На этом вы и проснулись?

— Я был весь в поту... Знаю только, что вдруг меня окружили, мафия, или мне это почудилось, но я совсем не удивился; когда я захотел положить крест обратно в багажник, мою машину украли. На глазах у свидете­лей! Но они ничего не знали, или же они исчезли...

Путешествия — в Японию, например, где никто не знает о висевшем на мне обвинении, никто не слышал показа­ний свидетелей, — совсем не помогают; я сижу, обхватив руками колено, на скамье в императорских садах в Кио­то и слышу показания эксперта-психиатра: