Синяя борода

— Несомненно, налицо параноидный симптом, как это нередко бывает у алкоголиков. Мы видели, что это находит свое выражение прежде всего в письмах, кото­рые часто остаются неотправленными, что, с другой стороны, свидетельствует о том, что обвиняемый, как правило, уже через несколько часов осознает, сколь сильно поддался он подозрительности. Его повышенную эмоциональность я ужо охарактеризовал вначале. Резю­мирую: обвиняемого нельзя признать ограниченно вме­няемым...

Сады камней и т. д., всякие там искательницы жемчу­га — обо всем этом знаешь и не побывав в Японии. Для алиби этого недостаточно. Даже если я рассказываю, как японская массажистка разминает своими маленькими пятками мой позвоночник, это не доказывает, что я сей­час нахожусь в Японии, —об этом тоже можно было где- то прочитать.

— Относительно японских садов камней, которые вы, господин доктор Шаад, якобы посетили в то воскре­сенье, и маленьких искательниц жемчуга в Микимото — так, кажется, называется это место, — то вам, видимо, известно о них из журналов, которые лежат в вашей приемной, господин доктор Шаад, а может быть, вы сами это видели?

Кратковременная поездка в Гонконг тоже мало помога­ет. Две ночи в китайском борделе. Но уже во время экскурсии в гавань в ушах снова звучат вопросы при­сяжных:

— Я тоже прочитал письма, имеющиеся в распоря­жении суда, и хотел бы спросить у господина доктора Шаада: разве женщина не имеет права сжечь свои лю­бовные письма?

— Да, конечно...

— Почему же вы оставили копии?

— Вы шесть раз разводились, господин доктор Ша­ад, почему ваши браки становились все короче?

— Жизнь становится короче.

— Вам не кажется, господин доктор Шаад, что причина в вас? Зачем вы женитесь все снова и снова?

— Я хотел бы спросить у обвиняемого, считает ли он, что когда-либо понимал женщину. Мне кажется, госпо­дин доктор, что нет: ведь вы постоянно объясняете женщин на свой манер, а если какая-нибудь из них не соответствует вашему мужскому представлению о ней, что тогда?

— Относительно цветов, которые лежали на трупе: кровавое злодеяние произошло в феврале, и, следова­тельно, это могли быть только оранжерейные лилии, это не вызывает сомнений, относительно лилий — мы виде­ли их на снимке, и, поскольку я развожу цветы, я хочу задать один вопрос: известно ли суду, сколько времени могут сохраняться оранжерейные лилии? Как специа­лист, я считаю, что только сам преступник мог принести эти лилии, иначе на снимке, который мы сейчас видели, они не были бы такими свежими... Это не вопрос, это утверждение.

Незабываемое впечатление оставил также один мой приятель:

— Вы, значит, беседовали с обвиняемым главным образом об астрономии, это мы слышали, господин Нойенбургер, и то, что вы охотно распивали с ним бутылочку старого бордо, хотя обвиняемый, как вы заверяете, во­обще ничего не понимает в астрономии, это мы тоже уже слышали.

— Он попросту не умеет думать.

— Господин Нойенбургер...

— А в остальном он славный малый.

— Вы знали Розалинду Ц.?

— Я не знаю ни одного врача, умеющего думать.

К примеру, мой врач удивляется, что я до сих пор жив, и он мне за это благодарен. Врачу, который никого не отправил на тот свет, просто везет...

— Вернемся к моему вопросу.

— А Шааду просто не повезло.

— Как он говорил о Розалинде?

— В то время я как раз занимался Эйнштейном...

— Вы хотите сказать: Шааду приходилось при этом помалкивать?

— Говорить об Эйнштейне, если собеседник ничего не смыслит в математике, очень нелегко, но, к счастью, у меня есть две собаки, и, если бывает нужно переменить тему, стоит только похлопать себя по бедру.—.и они уже тут как тут, а собачьи истории всегда забавны... Шаад начисто лишен чувства юмора;.. Я бы не хотел быть его женой... Глядите-ка, я уже двадцать четыре года женат, ведь все дело в юморе, человеку этого не выдержать, если у него нет чувства юмора, моя жена тоже чуть не стала актрисой...

— Когда вы видели Розалинду в последний раз?

— Он ведь знакомил меня с каждой женщиной, на которой собирался жениться, и говорил, пусть бог его проклянет, если он когда-нибудь ее обманет.

— Что вы хотите этим сказать?

— Да это же нелепость.

Свидетель хихикает.

— Господин Нойенбургер...

— Мне жаль Шаада,.

— Вы назвали Розалинду Ц. коровой; но в то же время вы однажды подарили и посвятили этой женщине свой рисунок...

— Стало быть, я говорил о другой.

— Но речь идет о Розалинде Ц.

— Меня никогда не интересовали браки моего друга,, и я думаю, он это ценил. Я сам тоже не особенно распро­страняюсь о своем браке. В делах сексуальных мой дух безмолвствует.

— Последний вопрос, господин Нойенбургер.

— Врач, который не знает, что в биохимии происхо­дит революция, это же нелепость, в таком случае уж лучше я отправлюсь гулять со своими двумя собаками...

Вернемся к обвиняемому.

— Мои собаки всегда действовали ему на нервы.

— В каком смысле господин Шаад — славный ма­лый?

— В конце концов, мы тридцать лет друзья, хотя нам и нечего сказать друг другу. Но я охотно распиваю с ним стаканчик вина. Лично я в друзьях не нуждаюсь. Я сам умею думать.

— Вы говорили об Эйнштейне...