Синяя Борода (фривольная трактовка старой сказки) (СИ)

"Голубки, гори они в аду!" - Жак сплюнул сквозь зубы, вспоминая, как верная добыча улизнула от них позапрошлым вечером. Гастон все твердит об осторожности, о том что нельзя привлекать к себе внимание и даже по пистолю не дал с собой взять, так что на дело они пошли как простые крестьяне - с вилами на перевес. Впрочем, старый вор был прав - будь они при палашах и оружии, то наверняка привлекли бы к себе лишнее внимание, а так их приняли за обычных сельских увольней и даже погони не было.

Жак потер корявый шрам на месте правого уха, отчекрыженного проклятыми гугенотами под Ля-Рошелью. Повезло, что его тогда сочли мертвым, так что он даже в списках дезертиров не значился. Повезло и потом, когда в Париже его приметил Четырехногий Гастон и взял к себе в телохранители. Жизнь при старике была сытной - знай делай свое дело и тряси должников. Сейчас, после того как им струдом удалось выбраться из Парижа и справиться от блюстителей закона, старый вор и пара его подручных, в числе которых был и Жак, прятались на заброшенной ферме, время от времени совершая вылозки в пригород за продуктами и послушать, что слышно в местных краях. Судя по слухам, об этой сладкой парочке - рыжей ведьме и ее женишке - в случае чего горевать ни кто не будет...

Свет в окнах сарая, ставшего их прибежищем, не горел. Старик страховался не без оснований. Во-первых это могло привлечь ненужное внимание, а во вторых пол был сильно пропитан маслом, которое когда-то тут давили, разливали по бочкам и кувшинам и везли на ярмарку и в Париж. Старый хозяин помер, а сын подался в армию, поведясь на посулы рекрутеров Его Величества. Чего стоили эти посулы Жак знал не понаслышке...

Подойдя к ферме Жак условно прокричал, на манер птицы. Тяжелый засов отодвинули изнутри и в проеме проявилась лысая голова Немого. Как звали Немого никто не знал, потому и кликали просто - Немой. Увидев Жака, Немой убрал взведенный пистоль и пропустил дружка внутрь.

Гастон развалился на подобии кровати, сколоченной из досок и покрытой старым тряпьем:

- Ну? - глаза старика недобро сверкали из-под густых бровей, торчавших в стороны как крылья вороны, - глупостей на этот раз не наделал?

- Будь покоен! - Жак уселся на бочку в углу, - сделал, как ты сказал. Эта девчонка ночью бегала к бородатому медведю, видать миловались до утра. А на заре он ее проводил домой.

- Эх, молодость... - Гастон улыбнулся щербаным ртом, - помяни мое слово, она теперь к нему зачастит. Видать у девки совсем зудит между ног, раз до свадьбы потерпеть не может, безбожница. Вот на этом мы ее и возьмем, а женишок отсыпит нам за нее звонких золотых.

- Женишок-то у нее здоровый, как бык и вид звериный, - Жак зевнул и привалился к стене.

- Ничего, Жак, ничего... мы здоровей видали и тех не боялись! - старик почесался, клопы не давали покоя, - и где теперь эти здоровяки? На галерах да в колониях - кандалами звенят. А мы - вот они мы, на свободе, а скоро будем и вовсе, как жирные "грачи" (прим.: "грач" жаргонное выражение французских преступников - "богатый человек")

***

Мать проснулась довольно поздно, еще не до конца отойдя от волнений после столкновения с бандитами на дороге и порядком утомившись от свадебных хлопот.

Элен и младшая дочь уже накрывали на стол. Слуг после смерти мужа пришлось распустить и забота о доме и хозяйстве легла на плечи женщин. Старшая дочь выглядела счастливой, что-то пела тихонько и явно пребывала в прекрасном расположении духа, правда время от времени от чего-то потирая себя чуть ниже спины. "Должно быть отшибла, бедняжка, о скамью возка, когда лошадь понесла." - подумала мать. Младшая во всю щебетала, расспрашивая сестру про разбойников, про ее жениха и его дом. Вдова, глядя на их веселую суету прислонилась к дверному косяку и почувствовала, как на глазах появляются слезы. Ее муж не дожил до этого дня, а он так мечтал повести Элен под венец...

***

Окна спальни были открыты. Элен лежала, зарывшись в подушки и который раз пытаясь уснуть, а проклятый сон ни как не шел. Зад саднило от порки, но эта боль была такой прекрасной! Элен открыла глаза, перед которыми проплывали картины прошлой ночи. Ее тело еще помнило то пьянящее ощущение полета, подаренное ей привязанной к жесткой деревянной скамье в доме Камня, его рукой... его рукой. Она уже любила эти руки, сильные, оплетенные венами, покрытые черными волосами, пусть и лишенные изящества, но такие горячие, дарящие боль и наслаждение.

Девушка вскочила с кровати, накинула шаль и через заднюю дверь вышла в сад. Пусть она и дала Камню обещание больше не бегать к нему по ночам, но выйти в сад и подышать воздухом ей никто не запрещал. Камень... Боже, какое имя дали ему ирокезы!!! Камень драгоценные, камень надежный, камень твердый, камень теплый от солнечных лучей и холодный от зимней стужи. Ее жених был именно таким - очень разным в своем постоянстве.