Синяя дорога

Тут я почесал затылок и отодвинул «Записки», потому что не знал точно, как луч все это осуществляет. С Лидией мы говорили не об этом.

Мы встретились с ней, как родные и как люди, у которых есть общая тайна. А разговаривали так, чтобы понимали только мы и чтоб никто, если даже случайно подслушает, не смог ничего заподозрить… Как она догадалась, что я тоже побывал под лучом? Этого я не понял. Может быть, она бывала здесь прежде и видела другого Валю? Возможно, она переходила из мира в мир не один раз, а много.

Лидия оставила Лизу на скамейке и подошла ко мне:

— Валентин Антонович! Здравствуй! Спасибо за дочку.

— Не за что, — брякнул я.

Я еще не знал, к чему этот разговор, а она знала.

— Я представляла тебя совсем-совсем другим.

Слово «другим» она сказала по складам и поглядела на меня испытующе: понимаю ли я, что это значит? Я быстро кивнул:

— А я и есть как раз другой…

— Ты другой или все вокруг другие?

— Я другой для тех, кто вокруг, а те, что вокруг, другие для меня.

Теперь она смотрела сочувственно:

— Со мной так бывало несколько раз. Живу-живу, потом присмотрюсь, а вокруг все совсем другие…

— А вам хотелось обратно к тем?

— Еще и как!

— И вы возвращались!

В глазах Лидии появилась грусть, и она медленно помотала своей черной головой.

— А я знаю, что возвращусь, — объявил я, но увидел безнадежность в ее глазах и спросил быстро: — Разве это невозможно?

— Это очень-очень трудно, — она помолчала. — И этого, наверное, не надо. Надо просто сказать себе, что настал новый жизненный этап…

Она ежилась, хотя день был жаркий. Худые пальцы, перебирая халат у ворота, мелко дрожали. Видимо, этот «новый жизненный этап» дался ей нелегко.

— Но ведь так же нельзя! Ведь там остались дорогие люди!

Я почти кричал, а она смотрела на меня влажными, черными, совершенно Лизиными глазами и мотала головой… Просто странно, какие у нее были Лизины глаза. Может быть, из-за этого я решился спросить прямо:

— Вы хотите сказать, что папа мне не поможет?.. Папа приедет завтра. Я жду его и надеюсь… Он не сможет или не захочет?..

И тут она улыбнулась облегченной улыбкой:

— Папа? Ну, папа — это совсем иное дело. Папа захочет, сможет и, конечно, поможет. Я очень верю в твоего папу.

* * *

Солнце лежит на полу большими желтыми квадратами. Яркая змейка метнулась по стене — туда-сюда и опять туда.

— Иду! — кричу я, распахивая окно. — Мячик брать?

Внизу, щурясь от солнца и нацеливая на меня ослепительное карманное зеркальце, топчется мой Герка.

— Ага, брать, — кивает он. — И еще — транзистор.

— Как? А маг?

Я спрашиваю удивленно; зачем транзистор, когда моему Герке только-только купили переносной магнитофон? Разве Герка не берет его?.. Но Герка похлопывает в ответ по кожаному футляру — маг спрятался, оказывается, за Теркиной ногой… Значит, берем и транзистор и маг? Отлично!

— Идет! — кричу и сгребаю с тумбочки свои кассеты.

В дверях в пестром платье с васильками улыбается мне моя мама:

— Валёк! Вы с Герой тоже за город? А мы с папой — к тете Нине на дачу. Там будут все наши: тетя Инга, дядя Олег, Лидия Федотовна… Как там будет весело!

Да, верно, сегодня воскресенье, и наша тетя Нина приглашала всех к себе на дачу в Петергоф… Внутри у меня легко-легко: не надо ни враждовать, ни что-то скрывать… А моя мама смеется. Она смеется глазами, и нежными складочками у губ, и самими губами, и мягким подбородком. Она смеется, смеется, смеется, будто звонит маленький колокольчик…

— Надюша! Надюшка! А где у нас ракетки? — рокочет в прихожей мой папа.

Я сбегаю с лестницы. На каждой лестничной площадке меня настигает сквозь окно Теркин солнечный зайчик. Герка хохочет внизу. Сверху летит смех моих родителей. Мои губы складываются в трубочку и насвистывают-высвистывают что-то веселое, ритмичное, летнее: «Хорошо-хорошо!»

И вдруг рядом раздается то ли писк, то ли плач. Слабенький, он чуть слышен сквозь веселый рокот. Но ноги мои сами собой останавливаются: им уже не хочется бежать. «Эдик? — всплескивается внутри. — Это что, Нильсов Эдик?»

Солнце разом гаснет. Потемневшие лестничные стены будто смыкаются над головой. Внутри растет тревога. А в ушах стоит теперь лишь один тихий плач…

Я поднял голову: в соседней комнате поскрипывает мамина тахта, под настольной лампочкой — ворох записей: мой дневник путешествий. Я заснул прямо за столом другого Вали и нахожусь пока еще в чужом измерении.

* * *

«Привет, Валя! Эту записку сразу порви на мелкие кусочки, а то мало ли что… А теперь о главном. Маме не говорят, где папа пропадает по вечерам из-за тайны базы, но надо срочно что-то придумать, чтоб она из-за этого не волновалась. Нина Александровна подлиза, ябеда, хвастунья и вредная врунья, ее надо разоблачать и разоблачать… А еще, Валя, тут есть отличные малыши: Лиза и Нильс — и красивый кот Эдик. Ты с ними, пожалуйста, дружи, и пусть никто-никто…» — в этом месте авторучка, которой я писал, сделала жирную фиолетовую кляксу, я ойкнул… и услышал вдруг ответный звук, будто на полу кто-то тоже поставил кляксу.

— Эй, кто тут?