Синие берега

Говорил он об этом так, словно туда и держал путь. В последние дни память часто возвращала его под Курск. Он и сейчас был там. Вот поднялся с кровати и громко позвал: Дуня! Дуня не откликнулась. Поморщился: "С фермы, что ли, еще не пришла?" Болела голова. "Перебрал с вечера..." Под воскресенье после работы не мог отказать себе в лишней рюмке. "А почему, черти, лишняя, раз нутро требует? - недоумевал он. - И надо же придумать такое: лишняя..." В нагретой солнцем горнице пахло помытым полом, березовым веником, из печи вкусно несло щами и пирогами. Мельком взглянул на часы: перевалило за двенадцать. Было тихо: значит, и дочь и сын подались куда-то. Досадливо потер лоб: "Перебрал... перебрал..." соглашался с кем-то, наверное с женой, с Дуней. "Опохмелиться б, и порядок". Вечером заседание правления колхоза. До вечера далеко. Сунул ноги в шлепанцы, направился к буфету. Буфет празднично застелен широким и длинным полотенцем, по которому разлетелись розовые голубки и каждый держал в клюве оранжевый венок, а на концах полотенца два одинаковых петуха с высокими красными хвостами и большими красными лапами шли друг на друга и никак не могли сблизиться. "Эх, до чего ж Дунька моя мастерица! Вышила как... И где высмотрела таких голубков и петухов таких... Ни лицом, ни статью неприметная, а лучшей - сроду не видывал". На верхней полке буфета, в глубине, затененный, графин с водкой. Протянул руку, и пока снимал с полки, солнце наполнило графин золотистым светом. Он не успел налить и половины граненого стакана, как услышал в сенях задыхающиеся шаги. "Вот балбес, а уж пятнадцатый пошел..." Тревожно распахнулась дверь. "Радио включай! Радио! - С чего это он, сын? А он: - Война! Война!" Непослушной рукой включил радио. "Враг будет разбит... Победа будет за нами..." Враз все погасло - и день за окном, и солнце, только что стоявшее на голубой вершине дня. "Дуня-я-я!" - завопил изо всех сил, хоть и знал, что еще не вернулась она с фермы. "Дуня-я-я!!" Как был, в шлепанцах, выскочил на улицу. Не может быть: лето, воскресенье, тихие думы, и война! Необычно шумная в этот час, взволнованная, потрясенная, улица бежала к дому правления колхоза, вся деревня уже толпилась там. "Враг будет разбит... Победа будет за нами..." - грозно повторял рупор, подвешенный к столбу на площади.

Все это и сейчас стояло перед ним. И графин, играющий на свету, и розовые голубки, и хвостатые петухи, и березовый веник тоже, и не сводил с этого глаз. И подумать не мог, что это когда-нибудь вызовет в нем волнение. "Боже ж ты мой, какие пустяки сохраняет память..." И ничего не поделать. Стоят перед глазами и стоят.

Данила протяжно вздохнул.

- А что, голуба, одна? - Он опять смотрел на Марию. - Растерялась с кем?

- Не одна... с Леной... - дрогнул голос Марии.

- Лена? - не понял Данила. - А где ж она, твоя Лена?

- Лена... Лена... умерла... вчера... там... - чуть повела головой в сторону. - Самолеты... - И совсем тихо: - А теперь я одна...

- Да-а... Досталось тебе, не приведи бог... Так вот, голуба, хочь не хочь, а попутчики мы тебе. Ну, не в Москву пусть, а попутчики... Некуда тебе от нас.

Теперь голос Данилы успокаивал, внушал надежду. Сама надежда, если б говорила, говорила бы его голосом, - подумала Мария. Она опять услышала:

- Вот подхарчимся малость, силенок чтоб набраться, и айда в дорогу.

Она признательно смотрела на него.

Немного помедлив, спросила:

- А далеко до Яготина?

- Э, голуба. Так это совсем в сторону. А туда тебе чего?

- Нет, ничего... Через те места дорога на Москву, вот почему я...

- Ну, про Москву, голуба, забудь пока. Ты про другое думай. До Москвы сейчас дорога кривая... Поняла?

Мария опустила голову. Поняла...

2

Данила достал буханку, вытащил из-за голенища финский нож. Прижав буханку к груди, отрезал три ломтя ноздреватого, как сыр, хлеба.

- Держи, хлопцы. - Дал Марии, дал Саше, положил на траву свой ломоть. Нашарил в мешке консервную банку, повертел, любуясь ослепительным блеском белой жести.

- Разберись попробуй, чего тут. Энтикетки старшина, стервец, со всех банок содрал. Ладно, посмотрим.

Из вскрытой банки шибанул вкусный дух мясной тушенки.

Данила запустил в банку сложенные щепотью пальцы, вытащил шматок мяса, положил на хлеб и сунул в рот.

- Эх! - облизал губы. - Дай боже завтра тоже... Все ж выколотил у старшины сухой паек, - довольно качнул головой. - Две банки! Да вот эту здоровущую хлебину, - загибал он пальцы. - Ну, и соль. Больше ничего не дал. Прижимистый. Ладно, ешь, хлопцы.

Ели с аппетитом. И проголодались же!

- Кишкам теперь свобода, - почти счастливый похлопал себя Данила по животу. - Что, Сашко, понурился, а? - повернулся к Саше.

Саша не ответил. Поставив локти на колени, он задумчиво обхватил ладонями голову.

Мария тоже взглянула на Сашу.

- Рана? - показала на забинтованный лоб.

Саша кивнул: рана. В кивке этом было и другое: чепуха.

- Немец печатку поставил. Чтоб не потерялся хлопец. До свадьбы, говорится, заживет. А и невеста подождет, а? - лукаво подмигнул Марии. Кончим вот войну...