Синие берега

Пилипенко пробовал поставить его на ноги. Правая нога Рябова вдавилась в песок, левая не поддавалась, колено подгибалось, причиняя Рябову боль.

— Э-э, — растерянно протянул Пилипенко. — Да вас вести придется… А ну, Антонов! Сянский! — принял он на себя команду, будто было это в порядке вещей.

Антонов и Сянский взяли Рябова под мышки.

Рябов застонал. Ноги стали тяжелыми, и каждый шаг был мучителен.

— Волоком, братцы, волоком, — просил Рябов. — Головой вперед, иначе ничего не выйдет.

Сянский сопел, с трусливой поспешностью беспорядочно семенил своими короткими ступнями, на шаг-полтора опережая Антонова, и потому тело Рябова, перекошенное, — одно плечо круто заносило, — становилось тяжелее.

— Сянский, не дергайся, — раздражался Антонов. — Слышь? Выроним…

Сзади веско топал Пилипенко. Рябов слышал, тот тянул за собой пулемет. Когда колеса врезались в глубокие и вязкие песчаные наносы, движение замедлялось, это тоже ухватывало сознание Рябова.

Где-то настойчиво тарахтели немецкие автоматы. Но здесь пули не ложились. Пилипенко прислушался: откуда бьют? «Плохо немцы стреляют. Плохо. От усталости ли, от страху, черт их разберет. Но стреляют они сейчас плохо. Спасибо им… Сможем добраться до плота!..» — был Пилипенко уверен. А в случае чего — развернет свой «станкач» с заправленной лентой, наполовину, правда, пустой. «Ничего, как-нибудь отгрызнусь…»

— О-о-о!..

Вроде бы Антонов вскрикнул? И в темноте можно было уловить: Антонов валко шагнул раз, другой. И упал.

— Ты чего? — насторожился Пилипенко.

— О-о-о… Пуля шибанула в пах… — простонал Антонов.

Немцы правильно стреляли. Им же надо вырваться к берегу. Они обязаны были правильно стрелять…

Сгоряча Антонов вскочил на ноги. Каждый шаг — боль, каждый шаг невозможная боль. Он снова свалился.

— Антонов, шо, поползешь? Немного же ж осталось… — просительным тоном, наверное впервые, произнес Пилипенко.

Антонов не ответил. Пилипенко слышал, тот, постанывая, уже полз. Медленно, переваливаясь с боку на бок, на полшага впереди ковылял Рябов, Сянский еле поддерживал его один.

Вот, кажется, и сосны, — угадывал Пилипенко в темноте. — Так и есть, шесть сосен, те самые. Не свалиться бы в окопы. Отсюда, напрямую если, метров полтораста и — траншея, а там и спуск к воде.

— Стой! Кто? Стой! — надрывно раздалось почти под ногами Пилипенко. Стой!

— Ты? Полянцев? — удивленно прислушался Пилипенко. Он стоял у кромки окопа. — Ты? Чего ж торчишь тут? Немца ждешь? Сигнальных ракет не видел?..

— Не видел. Нет. — Голос потерянный, какой-то виноватый. — Взрывы слышал. А ракеты нет, не видел…

— Вылезай! — Пилипенко сердито шагнул вперед.

— Не вижу куда… Ничего не вижу, черт подери. Глаза засыпаны… ощупывал Полянцев пустоту вокруг себя.

Пилипенко вернулся, протянул свободную руку, Полянцев отыскал ее, ухватился.

Полянцев выбрался из окопа, слабо, неуверенно, словно сомневался, что под ним земля, тронулся на четвереньках, потом нерешительно поднялся и инстинктивно выбросил перед собой руки, будто ограждая себя от невидимого препятствия.

— Пошли, — торопил Пилипенко. Полянцев за ним: шаг неровный, робкий какой-то. Пилипенко показалось: тот будто примеривался перед тем, как сделать следующий шаг, но старался ступать быстро, чтоб не отстать.

«Темень… — Полянцев вскинул кверху голову: ни звезды в небе, сплошные тучи… — Вроде темнее стало, чем было». Он провел по глазам рукавом — что-то неловко, и резь, и мешает… Ничего не изменилось. Он не был уверен, открыты ли глаза.

— Куда в сторону берешь? — озадаченно окликнул его Пилипенко, услышав, что тот отклонился от него. — Глаза разуй!..

Полянцев повернул на голос. «Ничего не видно, — встревоженно подумал. — Даже темноты…» Не очень твердо, шаркая ногами, шел он у плеча Пилипенко. Он чувствовал его плечо, были они одного роста.

— Сянский! Ведешь Рябова? — кинул вперед Пилипенко.

— А-а, веду…

— Ползешь, Антонов?

— Сил больше нету терпеть, — почти плача отозвался Антонов. Ему и вправду было невмоготу: в паху невыносимо жгла рана. Жила только левая половина тела, там он испытывал боль, особенно возле груди. Правая сторона безмолвствовала, как камень. Он полз, передвигая локти, колени едва сгибались и неуклюже, как могли, помогали локтям — локти приняли на себя всю тяжесть тела. — Сил уже нету, Гаррик… Дальше иди сам…

— Кончай бодягу, — прикрикнул Пилипенко и подтолкнул его в спину. Кончай, говорю. Ползи!

— Нет, Гаррик, не поползу, — едва выговорил Антонов. — Бросай меня. Какая разница, где сдохнуть — тут или через сто метров…

— Я сказал: ползи!

— Не могу.

— Можешь…

— Не могу…

— Можешь! — Пилипенко размахнулся и ожесточенно ткнул кулак Антонову в скулу. — Теперь сможешь, трясця твоей матери…

Уцепившись за руку Пилипенко, Антонов все же смог встать на колени, потом кое-как поднялся и, припадая то на одну, то на другую ногу, с трудом выравнивая дыхание, потянулся ему вслед.

«Ай Гаррик, молодец Гаррик! — слышал все Рябов. — И подумать было нельзя, что ты у нас такой, Гаррик…»