Синие берега

Пилипенко привык разговаривать сам с собой, особенно когда что-то не ладилось. Сейчас с ходу ему не удавалось как следует установить пулемет. Один каток слишком погрузился в песок, и пулемет перекосило. Пилипенко вытащил каток, разровнял руками место и подложил под каток пилотку. Пулемет снова стоял прямо. Пилипенко потрогал кожух, прикосновение это совсем успокоило его, словно убедился, что пулемет в порядке.

— Ну, давай, немец, при на меня…

То и дело поглядывал он на лежавшего в кустах, рядом, пулеметчика Васю Руденко. Почти земляк. Из Херсона. Студент. Пилипенко, правда, сторонился его: студенты, они все какие-то… Ротный сказал: ранен. Может, и был ранен. Да не дождался подмоги, отошел. Пилипенко еще раз склонился над телом пулеметчика, сильно потряс за плечо, нашарил в темноте лоб, щеки, руки: молчит, похолодел. Пилипенко вспомнил: нет, пожалуй, Василь, студент этот, был ничего-парень…

Он свернул цигарку, не таясь чиркнул зажигалкой, закурил.

— Увидел бы взводный, — съехидничал. — Ну и увидел бы. А шо со мной сделает? Под пули пошлет? — хмыкнул.

Пилипенко невозмутимо наслаждался цигаркой, долго и глубоко затягиваясь. Он и курил озорно. Начало прижигать пальцы, они едва удерживали короткий окурок, и Пилипенко стал затягиваться медленней и не так часто, курить чтоб подольше.

— А шо моя цигарка? — возвращался он мыслями к взводному. — Тьфу, и только. Огонечек с комариный глаз. Вон немцы горят, так это да, восхищался пламенем горевших далеко впереди танков. — Эт-то да-а…

До него донеслись тукающие строчки «дегтяря» Полянцева. Прислушался.

— От и пуляет русак… — Он восхищался и тем, как ведет Полянцев огонь. — От, чертяка, и пуляет…

Вспыхивавшие ракеты сделали видным луг и то, что было на лугу.

— Лю-ми-на-а-а-цыя…

Пилипенко спокойно водил глазами вправо-влево, смотрел вперед. Глаз у него наметанный, не упустит, чего не надо упускать.

Он успел увидеть: между холмом, густо черневшим вдалеке, в конце луга, у леса, и его окопом, мелькала еле различимая цепь фигурок, они то бросались на землю, то, склонившись, перебегали, то неслись во весь рост.

— От и мне, хохлу, наспела работа.

Он приник к пулемету.

— Посмотреть в прорезь прицела? — снова хмыкнул Пилипенко. — Нужен он сейчас, прицел! Как прыщ на заднице. Разве наведешь в этой смердючей темноте куда надо? Буду бить вслепую. Уложу, сколько выйдет… Приготовиться! — приказал самому себе. — Приготовился! — доложил через секунду. И еще, через несколько секунд: — Давай!

Он нажал на спуск. Длинная строчка полилась свободно и весело. Длинная строчка!.. Длинная строчка!.. Гильзы слышно сыпались рядом, на землю.

Кончилась лента. Он откинул ленту с пустыми гнездами, заправил новую. Взялся за рукоятки пулемета и, не торопясь, повернул направо: немцы обходили его справа. Наметанный, наметанный у Пилипенко глаз.

— А шо? Столько уже воюю, — будто объяснял кому-то.

Что — да, то — да: глаз у него точный. И спокойный. Главное спокойный. «С глаз все и начинается, разная там паника и все такое, убежден Пилипенко, — глаза напугают ноги — и бегом назад…»

— Не, меня не напугаешь… А, чертяка! Весь трясется, как скаженный. — В руки ударяла мелкая дрожь рукояток пулемета. — Давай, Пиль, давай, Пилипенко! — подгонял он себя.

И нажимал на гашетку. И нажимал, и нажимал…

— От еще беда!.. Тю! — Вода закипала в кожухе. А воды в обрез, вот только что во фляге осталось. — Себе на несколько глотков. К чертям собачьим, попробую обойтиться. Я же ж понимаю и смогу обойтиться, а пулемет же ж, к бисовой матери, не поймет. А пить хочется!..

Почти всю воду из фляги вылил в кожух. Потом, запрокинув голову, отправил в широко раскрытый рот тонкую короткую струйку. Вода пахла гарью и еще чем-то, будто болотная. Пока пил, вода была вкусной, очень вкусной. А оторвал от фляги губы, поморщился: вода точно отдавала болотом. Он потряс флягу, и губы поймали еще несколько капель.

Опять застучал под его руками пулемет.

Еще лента. Еще лента. Еще лента.

— Не, аккуратней надо. Потихше… Лент не много уже. — Он с трудом сдерживал себя. — Аккуратней, аккуратней, браток. Не в тире.

Пилипенко вдруг показалось, что, если не заставит немцев отступить туда, за холм, за рощу, война будет проиграна и Гитлер войдет в Москву.

Обливаясь потом, облизывая запекшиеся губы, продолжал он стрелять.

Вдруг остановился.

— Э, постой, постой. Шо то? В канаве Полянцева вроде граната ухнула? — не мог Пилипенко сообразить, что произошло, и на секунду его охватила оторопь. — Немцы… или сам шибанул?..

Холодная испарина покрывала лоб, он провел по лбу ладонью, но испарина оставалась. «А, шоб его!..» Похоже, что лоб всегда влажный, только он этого не замечал.

8