Синие берега

Здесь луг вдавался в прибрежный песок, и ползти было трудно. Колени, руки вязли в песке, и Рябов еле передвигал свое, показавшееся ему тяжелым, тело. Поравнялся с кустарником, жузгуном. Он выбрасывал руки вперед, напрягал пальцы и отталкивался от кустов, и кусты отходили назад, на шаг, на полшага, все-таки назад… Он переводил дыхание и полз дальше. Он не мог представить, далеко ли отполз от траншеи. Кажется, недалеко. А ползет уже сколько!.. В спокойной обстановке он в две минуты пробежал бы это расстояние.

Впереди послышался слабый шорох. «Ребята… Они… Шагов пятьдесят до них, не больше». Рябов полз на шорох, полз, полз. Он поворачивал шею то в одну, то в другую сторону, поднимал голову, полз, полз.

Спина взмокла. Стало жарко. Связка гранат мешала двигаться быстрее, и он злился, что ползет все медленнее и медленнее. Он напружился, набирая силу, сделал несколько рывков. И в голову не могло прийти, что проползти пятьдесят шагов по песку так изнурительно…

Он услышал сдавленный голос:

— Возьми левее… Слышь, левее… А мы прямо…

Рябов не мог вспомнить, чей это голос. Скрыпника? Или Зельцера… А может, Вартанова… «Правильно, нечего кучей, надо рассредоточиться». Именно это хотел Рябов сказать и потому старался доползти до них, троих.

Передвигаться дальше уже не хватало сил. Ломило в локтях, ломило в коленях. Самое трудное — выбрасывать вперед правую руку, зажавшую гранаты. Какие, оказывается, они тяжелые, гранаты! Нет, ребят не догнать. Далеко отползли, ползут быстро. Не догнать.

Рябов вытянулся. Губы уткнулись в холодный песок. Рукавом провел по рту, на который налип песок, потом лизнул губы. Он прерывисто дышал, и на щеки тоже лепились тронутые дыханием жесткие песчинки.

Он двинул локтями, двинул коленями, подгребая под себя песок, и тело переместилось еще на полметра, еще на метр. Метр — такой длинный — неужели состоит всего лишь из сантиметров! А сантиметр-то — с ноготь… «Все! Все! Ничего больше не могу. Ничего… Амба!..» Здесь встретит он танк, если танк пройдет между тем, кто взял влево, и теми, кто пополз прямо. Он вытянулся, ноги вместе, руки чуть выброшены вперед и тоже вместе. Правая рука немного согнута и дрожит — сжимает гранаты.

Танк и в самом деле шел на него. Рябов слышал рокот мотора и прижался к земле и задержал дыхание, точно боялся, что выдаст себя. И совсем отчетливо, отчетливей, чем прежде, снова возникло поле под Тернополем: танки настигают бойцов, и бойцы с корчами на лицах бегут впереди танков, и танки давят их, давят… Почему-то именно это часто бередило память. Может быть, слишком запомнились лица, отражавшие обреченность и какую-то невозможную долю надежды, дававшую им силы бежать; может быть, не забывалась утренняя земля — красная, как заря в небе, — покрытая кровью тех, от которых ничего не осталось. «Выдержку! Выдержку!» — напомнил себе слова ротного. Сейчас по-настоящему проникся он смыслом этих слов.

Но танк не приближался к нему.

Между ним и танком расстояние как бы и не сокращалось. Рокот замолк, танк, должно быть, остановился.

Гул опять тронулся, надсадный, со скрежетом, и все равно на одном месте: танк, возможно, буксовал в слишком глубоком песке.

Наконец донеслось громыхание гусениц. «Пошел, пошел…» Теперь танк уже недалеко. Танк строчил из пулемета, и по вспышкам выстрелов, на короткий миг высвечивавших темный кусок железной громадины, Рябов понял, что двигался он чуть в стороне от него.

Танк все ближе и ближе. Все резче и резче треск пулемета. Рябов вжался в песок, не решаясь поднять голову. Голова лежала на левой согнутой — руке. Что-то смутное, тяжелое поднималось из самой глубины сердца. И сердце билось, билось… «Выдержку, выдержку, и все будет в порядке», — повторял про себя.

Танк уже шагах в десяти от него, даже ближе на шаг, на два. Пули, слышал он, ложились справа. «Так-так-так…» — кололо в мозгу. Рябов догадался, что находится в непростреливаемом пространстве. «Не промедлить, не промедлить! Секунда, две, три, и танк отойдет, далеко, метров десять, двадцать, больше… И — амба, я пропал…» Сердце еще неприятно билось, но в голове уже было ясно и спокойно. Одно желание завладело всем его существом: взорвать танк, заходивший в тыл обороны. Взорвать танк, ничего больше. Он просто устал от тревог, от риска, и от надежд тоже, они не сбывались и потому утомляли.

Широко раскрытыми глазами смотрел Рябов в сторону двигавшегося танка. «Амба!»