Синие дали

Иван глухо накрыл приятеля брезентом и огляделся по сторонам. В памяти медленно одно за другим вставали события дня: «Когда уходили с баркаса, ветер прямо в спину подгонял и, значит, на берег сбоку налетал. А мы все старались идти по ветру.

Вот и топаем вдоль берега. Эх, голова, два уха! — похлопал он себя по лбу. — И куда бежал? Ну, чтобы встать да поразмыслить маленько? Сразу стало бы ясно, куда курс держать».

Он повернул левее и через час услышал вдалеке собачий лай. Иван почувствовал, как в груди у него что-то оборвалось.

«Пришли», — подумал он, глотнул соленой воды и, приподняв брезент, спросил:

— Жив, курилка?

Сергей молчал.

— Ну спи, грейся, — совсем по-доброму проговорил Иван, — берег-то эвон, — махнул он рукой в черноту ночи, — а мы с тобой знай бредем вдоль него. Этак и к Волге выйти можно!

Услышав о береге, Сергей зашевелился.

— Где берег? — не веря, спросил он.

— Вон там, — снова показал в темноту Иван.

Сергей приподнялся на локтях, но ничего не увидел.

Часа через полтора они действительно достигли сухого места.

Дождь кончился, и моряна заметно стала утихать. Лодка наскочила на отмель и остановилась. Иван попробовал найти обход, но в темноте ничего нельзя было разобрать.

Бросив веревку, он сел на борт и только теперь почувствовал страшную, связывающую, словно тяжелыми путами, все его тело усталость. Ноги дрожали, плечо, натруженное веревкой, ныло, пальцы рук закоченели. Мучительно хотелось забраться в лодку и немедленно уснуть. Но он знал, что для отдыха еще не пришло время.

— Давай-ка лодку оттащим подальше от воды. Как бы не смыло, — сказал он Сергею и снова взялся за веревку.

Шаги их заглушил дружный лай собак. Потом раздался чей-то сердитый окрик, осветив юрту, мелькнул огонь, и темный силуэт человека поднялся на берегу.

Иван устало побрел ему навстречу.

У юрты охотников встретил старик-чабан.

— Зачем такая погода море ходил? — спросил он.

Иван прищурил глаз:

— Так… на охоту. А разве нельзя?

— Шайтан! — затряс головой старик. — Богу молиться надо. Аллах благодарить надо, живой остался!

Иван с ухмылкой посмотрел на него.

— Ну это ты брось. Богу молиться еще рано. Не в таких переделках бывали. Еще постреляем, а теперь спать, спать, старик, — заплетающимся языком проговорил он и, шатаясь, пошел к кочевью, где через поднятый полог юрты виднелись языки живого, горячего пламени.

МАРУСЯ «КРЯ-КРЯ»

Наш сосед по дому Тимофей охотился удачнее всех Каждое утро небольшая остроносая лодка-долбленка увозила его в дальний залив, а к завтраку он возвращался с тремя-четырьмя отборными кряковыми селезнями. Мы тоже охотились на озере, садились в свои шалаши гораздо раньше Тимофея и позднее уезжали, но никогда не могли сравниться с ним своими трофеями. А мне, как приезжему, было особенно обидно отставать от Тимофея.

Без особых церемоний я зашел однажды к нему. Тимофей был дома. Он сидел в огороде на обрубке сосновой плахи, валявшемся возле тына, и, ловко орудуя топором, мастерил ящик. Топор послушно вел себя в его больших, заскорузлых от смолы и солнца руках. Удар обухом — и гвоздь по самую шляпку влезал в белесое тело доски. Удар острием — и доска разлеталась на две совершенно одинаковые чурки. Я был уже знаком с Тимофеем, так как не раз покупал у него рыбу, и поэтому начал разговор прямо с дела.

— Опять ты обстрелял всех, Тимофей Егорыч. И как это тебе удается? — не без зависти спросил я. — Слово ты что ли какое заветное знаешь?

Тимофей воткнул топор в доску и, вытерев рукавом рубахи обильно струившийся со лба пот, улыбнулся.

— Так у меня же подсадная, чудо-человек, — ответил он.

— И мы тоже с подсадными охотимся.

— Так у меня же не утка — ахтриса…

— Кто? — не понял я.

— Ахтриса. Чего скажу, то и делать будет.

— Это что-то новое, — не поверил я.

— А вот уж так, — совсем по-детски улыбнулся Тимофей и, повернувшись к сараю, позвал громким, чуть хрипловатым голосом: — Маруся, ну-ка, «кря-кря»!

И, о диво: из-за бревен прямо так и посыпалось:

«Кря-кря! Кря-кря!»

Никогда в жизни своей не слыхал я и не видел ничего подобного.

— Давай, давай, — подбодрил свою подсадную Тимофей. И воздух снова наполнился необычайно звонким, задорным кряканьем. — Я ж говорил — ахтриса!

— Где же ты взял такую? — только и смог выговорить я, совершенно пораженный увиденным.

— Из яйца, — невозмутимо ответил Тимофей. — Нешто еще где возьмешь?

— Больше, конечно, негде, — согласился я, начиная потихоньку приходить в себя. — Выучил-то ты ее как?

— Лаской, — нараспев протянул Тимофей. — Пойди сюда, милая. Пойди, моя карелочка!

Из-за бревен вперевалку вышла уточка и, посмотрев на меня удивительно внимательным черным глазком, не торопясь заковыляла к Тимофею. И до чего же она была хороша! Маленькая, аккуратненькая, чистенькая, как утреннее облачко, с очень ладной, словно точеной, головкой и нежным, голубоватым пробором на крыльях.

— И точно актриса, — невольно вырвалось у меня. — Прямо рисованная вся!

— А то как же, — согласился Тимофей и, намяв в руке хлеба, протянул его Марусе.

Уточка деликатно взяла несколько кусочков.