Синие дали

Баклашкин ответил не сразу. Зато Михаил незамедлительно смерил друга уничтожающим взглядом. Ему никак не хотелось показывать перед Баклашкиным свою неопытность, не хотелось признаваться в том, что оба они на заячьей охоте с собаками впервые. Но Баклашкин давно уже оценил охотничье умение своих квартирантов и потому ответил Герке спокойно и рассудительно:

— А еще можно в поле за русаками. Беляк-то, он килограмма два, больше не тянет. А русаки и по пяти, бывает, попадаются.

— Ясно, — сказал Герка и посмотрел на Михаила.

— Не задавай дурацких вопросов, — прошипел сквозь зубы Михаил и закурил. А Баклашкин так же спокойно продолжал:

— Собачки у меня паратые, резвые. Поднимут зверя, на хвост ему сядут. Так что при стрельбе повнимательней будьте.

— Это уж не беспокойтесь, — поспешил заверить его Михаил.

Но Баклашкин продолжал свое:

— На охоте всякое бывает!

В лесу стояла задумчивая тишина, свойственная природе только в пору самого позднего чернотропа. Деревья еще не уснули. Они были еще гибкими. Но их уже прихватило морозцем, припудрило инеем, и они, насторожившись, притихли. Смерзшаяся за ночь сплошным покровом листва с глухим шумом продавливалась под сапогами. Хрустел лед, и особенно на лужицах, где вода вымерзла совсем.

Компания миновала осиновые мелочи и очутилась на краю широкой, густо заросшей травой и кустами вырубки.

— Трудно будет поднять сегодня косого, — оглядев вырубку, заметил Баклашкин. — Заяц, почитай, весь уже белый. Лишнего шагу ступить боится. Пока сапогом не ткнешь — не встанет.

— Ну и бог с ним, пусть лежит! Мы и так побродим! — поспешил успокоить его Герка. Ему вдруг показалось, что Баклашкин еще чего доброго предложит повернуть домой. А Герке так не хотелось уходить из этого молчаливого, полусонного леса. Но Баклашкин и не думал никуда поворачивать.

— Зачем так? Не за таком приехали! — даже обиделся он. — Надо помогать собачкам. Вставайте цепью. И с голосом вперед.

С этими словами он набрал полную грудь воздуха, словно собирался нырять, озорно улыбнулся и вдруг закричал на весь лес громко и пронзительно:

— Ай-я-я-я-яй!

— Ай-яй!! — весело подхватил этот крик Герка.

— Ох-хо-хо! — на свой лад продолжил Михаил. Больше они ни о чем не разговаривали. Зато над кустами то и дело неслось:

— Ай-яй!

— О-хо!

— Ай-яй!

Вдруг Баклашкин поднял вверх голову и застыл с полуоткрытым ртом. Он к чему-то настороженно прислушивался. Михаил и Герка, заметив это, тоже замерли, как по команде.

— Чу? — хриплым от волнения шепотом спросил Баклашкин и указал рукой в сторону черного леса. — Гонят!

Михаил и Герка прислушались. Где-то в стороне, далеко-далеко слышался не то звон, не то повизгивание, не то подвывание. Неясный звук этот то нарастал, и тогда казалось, что он вроде бы начинает приближаться к вырубке. То пропадал совсем.

— Ей-ей гонят! — теперь уже не сомневаясь, сказал Баклашкин и махнул рукой в дальний конец вырубки. — Давайте туда!

Сказав это, он побежал навстречу неясным звукам. Михаил и Герка поспешили за ним. Баклашкин некоторое время бежал по прямой. Потом резко свернул в сторону и неожиданно затерялся в кустах. Друзья, оставшись одни, остановились.

— Что делать надо? — запыхавшись, спросил Герка.

Михаил толком не знал, что ему ответить. Но расписываться в своей беспомощности не привык и принял решение, сообразуясь с обстановкой.

— Будем ждать, — коротко ответил он. — Ты тут. Я сто метров левее.

Сказал и пропал, словно растаял.

«Хороши!» — подумал о своих напарниках Герка и решил передвинуться немного ближе к гону.

Впереди желтела трава и темнели маленькие, очень кудрявые елочки. Они росли так густо, что под ними ничего нельзя было разглядеть. Но Герке они понравились, и он забрался в самую их чащу. Раза два он останавливался, прислушивался и, убедившись, что гон сваливается правее, тоже принимал правее.