Синие дали

— Ружье не песец, само не убежит, — успокаивал он себя, но после каждого толчка нарт снова тянулся рукой к гладкому полированному прикладу. О книге он тоже не забывал. Она лежала у него под малицей и приятно грела грудь, словно крохотный кусочек того далекого, неведомого юга, который был нарисован на ее обложке. «Когда окончу школу, — думал Пашка, — сяду на пароход и уплыву туда, где живет этот слон. Говорят, там очень жарко. Ну что ж, я тоже узнаю, что это такое». Пашке очень хотелось поделиться этой мыслью с отцом, но у охотников не принято разговаривать без особой необходимости, и он молчал. «Расскажу все матери, — решил наконец он. — Она женщина. Она не осудит».

Когда ветер стал дуть им в лицо, Эрмэчин сел в нартах боком. Пашка сделал так же, как отец. Перед ними открылся океан и плавающие горы голубого льда. Океан был спокоен и ясен. Зимние штормы уже утихли, вода в разводьях посветлела, торосы загорелись фиолетовыми переливами. Зыбь лениво колыхала в заливе ледяную крошку.

У большого припоя, изрытого отдушинами, Пашка толкнул отца локтем.

— Надо ружье попробовать, — сказал он.

Эрмэчин остановил собак. Они тотчас улеглись на снег, упрятав носы в пушистый подшерсток брюха. Только вожак остался стоять с широко раздутыми ноздрями. Зимовье было уже на виду, и доносившийся оттуда стук движка будоражил собачий аппетит.

— Холодно, однако, — предупредил Эрмэчин, — совсем холодно.

Пашка молча кивнул в знак согласия.

— Тогда я пешком пойду, собак себе оставь, — довольный сыном, проговорил Эрмэчин.

Пашка снова молча кивнул головой и, как заправский каюр, гикнул на собак, едва Эрмэчин поднялся на ноги. Упряжка стремительно сорвалась с места. Пашка весил так мало, что собаки тащили нарты, почти не напрягаясь. Они бежали очень быстро, но Пашка все-таки стукнул их раза два увесистым хореем, чтобы чувствовали хозяина.

Обогнув высокий торос, нарты неожиданно остановились перед извилистой трещиной, протянувшейся вдоль основания припоя. Трещина была самая обычная, похожая на десятки других, то и дело встречавшихся на пути упряжки: такая же извилистая, зеленоватая, с такими же рваными, как и у всех трещин, зазубренными краями. Но собаки почему-то не захотели прыгать через нее и, насторожив уши, легли на лед, боязливо прижавшись друг другу. Пашке это не понравилось. Рассердившись, он ударил хореем вожака. Собака жалобно взвизгнула и попятилась назад. Тогда Пашка слез с нарт и посмотрел в ту сторону, куда ушел отец. Эрмэчин был уже далеко. Он, не оглядываясь, шел к зимовью широким, скользящим шагом, будто катился на лыжах. Пашка обрадовался тому, что отец не видел его позора, бросил хорей, снял с плеча берданку и шагнул к отдушинам. Там, прячась от ветра за ледяными, искрящимися торосами, обычно грелись на солнышке черноглазые белки и ленивые нерпы. Пашка не раз подходил к ним на верный выстрел и теперь крался, зорко вглядываясь между торосами. Снег вокруг него на равнинах был синим, на вершинах сугробов — розоватым, края отдушин казались зелеными, а океан в полыньях и размоинах — блестящим и черным. К этим краскам Пашка привык уже давно и знал, что все они живут только тогда, когда светит солнце. Но, стоит ему лишь на минуту спрятаться за тучи, вокруг все сразу потускнеет, станет серым и только вода останется по-прежнему блестящей и густой.

Пашка сделал уже несколько кругов, осмотрел десяток больших и маленьких отдушин, но не заметил ни одной лежки. Тюленей на припое не было. Тогда он вскарабкался на большую ледяную глыбу и почти тотчас же в стороне увидел собачью голову крупной нерпы, вылезавшей из воды на лед. Пашка дал нерпе уползти подальше от края отдушины, поднял к плечу берданку и нажал курок. Сухой треск выстрела разорвал морозный воздух. Отдача легонько толкнула Пашку в плечо. Лед под ногами у него дрогнул, но он, не обратив на это никакого внимания, проворно скатился с глыбы вниз и побежал к отдушине. Нерпа, тяжело переваливаясь на ластах, неуклюже уползала к воде. Пашка с короткой остановки выстрелил в зверя еще раз. Нерпа ткнулась носом в снег и застыла. Пашка почувствовал, как в груди у него все затрепетало от радости. Он высоко поднял над головой отцовский подарок и очень пожалел о том, что в этот момент рядом с ним нет Эрмэчина. Уж кто-кто, а он-то по-настоящему сумел бы оценить такую удачу.

Пашка невольно посмотрел отцу вслед и вдруг заметил, что припой, на котором он охотился, медленно уносит в океан. Узкая трещина, преградившая путь упряжке, расползлась в широкий пролив. Расстояние между припоем и берегом увеличивалось с каждой минутой. Пашка растерянно заморгал и уронил в снег берданку.

— Отец! — что было сил крикнул он, опомнившись, но услыхал в ответ только жалобные голоса собак. Задрав кверху морды, они облаивали Пашку, словно прощаясь с ним. Забыв о нерпе, и о берданке, и вообще обо всем на свете, Пашка бросился к краю припоя. Зловещим холодом дохнуло на него из черной пучины.

— Мама! — крикнул Пашка еще раз и прислушался.