Синие дожди

Бандиты!.. Их верде ойхь шиссен! Зельбст! Зельбст! Та-та-та-та-та… (Показывает, как он будет расстреливать.)

На подоконнике бесшумной тенью вырастает  Л е н ь к а. С секунду оценивает обстановку. Григорий, Милда и Илюшка увидели его. Верзила, разгуливая по чердаку, повернулся и пошел к окну. На миг опешил. Вскинул автомат, но Ленька отвел дуло в сторону и сильным ударом в челюсть опрокидывает его. Началась борьба. Верзила размахивает ручищами, как кувалдами, но удары — точные и беспощадные — раз за разом посылают его на пол. Наконец немец рухнул. Еще попробовал встать и не может. Ленька тяжело дышит. Из разбитой губы течет кровь.

Л е н ь к а. Я услышал выстрелы и вернулся… (Разжал кулак. В руке у него подкова.)

М и л д а. А где Ася и мать?

Л е н ь к а. У водокачки. Все там.

И л ю ш к а. Леня, Леня…

Ленька развязывает их. На лестнице — тяжелые шаги. Кто-то идет, не опасаясь. Ленька замер у дверей. Входит  М о к е й  И в а н о в и ч.

Л е н ь к а. А-а… это вы.

М о к е й  И в а н о в и ч. Видел я, как ты сюда проник.

Г р и г о р и й. Помогите развязать, Мокей Иванович. Да пошлите скорее Сашу. Мы сейчас уходим.

Мокей Иванович вдруг наносит страшный удар Леньке по голове. Тот падает.

М и л д а. Что вы делаете?

М о к е й  И в а н о в и ч. Ненавижу… В девятнадцатом году с вами не справились, так теперь руками немцев всех передушим.

Г р и г о р и й. Подлец! Подлец! (Силится освободиться и не может.)

Темнота.

Зазвучала губная гармошка, с какими любят ходить немецкие солдаты. Высвечивается гребень холма, на котором растут тонкостволые деревья — молодой лес. Ф а ш и с т ы  ведут на расстрел  г р у п п у  л ю д е й. Их поворачивают к нам лицами, и среди них мы узнаем  Г р и г о р и я, М и л д у, Л е н ь к у, И л ю ш к у. Ударила барабанная дробь, и мы не слышим команды  н е м ц а - в е р з и л ы, не слышим, что закричали Григорий и Милда. Залп. Все падают. Снова зазвучала губная гармошка — все тише и дальше. Тише и дальше…

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Прошло три с лишним года. Дом Карташовых уцелел в пламени войны, но что-то чуждое его строгости и простоте вошло в его быт: стало много ковров, подушечек. Х р и с т и н к а, располневшая, по-женски уверенная в себе, хлопочет в нем, как полноправная хозяйка. На комоде стоит патефон, и на всю квартиру несется: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

Х р и с т и н к а. Нет… табуретки эти к черту! Выкину! Хватит — помозолили глаза. Стол передвину. (Вальсируя, приближается к окну.) Папа!

Г о л о с  и з  с а д а. Чего тебе?

Х р и с т и н к а. Зайди на минутку!

Г о л о с. Подожди малость.

Христинка тем же манером удаляется от окна. В комнате неслышно появилась  Г а л и н а  Я к о в л е в н а. Она очень постарела, поседела и как-то усохла лицом. Темные глаза ее смотрят настойчиво и пристально.

Х р и с т и н к а. Ой!.. (Чуть не налетела на нее.) Мама… как вы считаете, если я стол передвину немножко?

Галина Яковлевна молчит.

К вам я обращаюсь — не к столу!