Синие дожди

Убегают.

М и ш к а (топает ногами и вопит). За жабры его! За жабры!

Совсем рядом раз за разом прогремели два выстрела.

Н е л л и. А!.. (Прижалась к Гране.)

Г р а н я (всматривается в темноту). Мимо…

М и ш к а (снова вопит). Мазанул! Мазанул! Крепости-то в руках нет! Я ему там уже врезал! И еще не так врежу!

Н е л л и. Схватили?

Г р а н я (Мишке). Да как же вы возле плота-то очутились? Ведь мы вас везде искали.

М и ш к а (вдруг всхлипнул). И очень даже просто… очутились…

Н е л л и. Везут! Везут!

М и ш к а. Не был я ему пособником! Не был!.. Поплыли мы с ним — я и спрашиваю: ты же говорил, что мотор не работает? Он помалкивает, и стало мне подозрительно. Вижу — лес. Наш лес! «Цепляй, — приказывает, а сам посмеивается, — хороший улов!» Да я же, гад, нанимался подработать честно, а не воровать!.. Требую, чтобы развернул лодку! Он — на меня! Ударил я его что было силы и соображаю — как же дальше-то? Места незнакомые. Да, думаю, вас догонять буду! Лес наш — на буксир и жму на всю железку! И плот уже рядом, сбоку как-то вышел. А он… не заметил я, как опамятовался. Ножище свой вытянул и… Тут уж нервы у меня не выдержали. Выпрыгнул я. Успел только мотор выключить…

Все возвращаются. Ф и л и п п  несет на себе связанного  Т е р е н т ь е в а. Кинул, как плаху, на бревна. И г н а т  идет, опираясь на  В а л е р и я.

(Заметался.) Дядя Игнат! Ты жив? Жив?

И г н а т (остановился, тяжело дышит). Да вот я. (Пристально смотрит на Мишку.) А ты… не рассыпался?

М и ш к а (силится улыбнуться). Не рассыпался.

Граня, распоров рубашку, перебинтовывает Игнату плечо. Отнятый у Терентьева клинок Игнат швырнул в костер. Услышав, как звякнул металл, Терентьев приподнимает голову и обводит всех тяжелым взглядом.

Т е р е н т ь е в (хрипло). Мир да согласие?

Все молча смотрят на него.

Повезете и будете судить?

Ф и л и п п. Была б моя воля, я б без суда все бутылки о твою голову расхлестал!

Т е р е н т ь е в (выдержав паузу). Неразумно… На что же опохмеляться будешь?

Ф и л и п п. Ну!.. (Занес руку для удара.)

Его удерживают.

Т е р е н т ь е в (насмешливо). Лежачего-то?

М и ш к а. Я тебе и не лежачему хорошо врезал!

Т е р е н т ь е в. Пе-ту-шок.

М и ш к а. Вот и петушок, да не ты меня! И клыкаста пасть, да не слопал! Ну-ка, расскажи, крепко ли досталось?

Т е р е н т ь е в. Расскажу… Мало я ему дал, куш не тот, так он меня сапогом под дых.

М и ш к а. Неправда! Не так было! Дядя Игнат, не верь ему! Не верь!

Т е р е н т ь е в (Филиппу). Ну, а ты-то чего взъелся? Вроде бы без обиды сторговались и магарыч порядочный распили.

Ф и л и п п. Когда я с тобой торговался?

Т е р е н т ь е в. А ты сунь руку в карман. Не денежки ли там за лесок? Хочешь, номера всех купюр назову?

Ф и л и п п. Люди! Не продавал я! Не продавал! Пьяному подсунул! Пьяному! Клятвенно на коленях говорю!

Т е р е н т ь е в. Хо-хо-хо…

Г р а н я. Да-а… Крепко он вас, голубчики, заарканил.

М и ш к а. Не был я ему пособником! Не был!

Т е р е н т ь е в. Всех за собой, как в неводе, потяну! Всех! Если… Условие только одно: вы меня в глаза не видели, я — вас.

И г н а т. Нет.

Т е р е н т ь е в (Игнату). Корень, говоришь, во мне ненавидишь? Да корень у всех один. Можете меня убить, истолочь и рыбам бросить на корм, а корень тот останется в тебе, в нем. Каждый хочет жить для себя! Только я говорю это прямо, а вы словами расцвечиваете.

И г н а т. Слова наши не расходятся с делом, и ты в этом сейчас убедился.

Г р а н я. Мишку с собой не равняй! Ты прогнил насквозь, а его мы еще наждаком оттирать будем.

Ф и л и п п. И меня! И меня! Карболкой, касторкой — чем угодно! Новеньким гривенником засияю!

Т е р е н т ь е в. Хо-хо-хо! Снаружи-то отчиститься легко. А вот чем вы тот корень в себе истребите?

И г н а т. Если бы жизнь шла так, как ты говоришь, то и не было бы на земле человека. Реки бы не стекались в моря, а из морей расползались бы лужами.

Т е р е н т ь е в. Что ты мне расписываешь? Что?! Видел я всякую жизнь! И научен. Меня брали за горло — и я брал. На веки веков могу напророчить вперед — была на земле промеж людей грызня и будет! А все ваши сияющие вершины коммунизма — это только горизонт! Горизонт, к которому, сколько ни иди, — не придешь!

И г н а т. А ты бы хотел, чтоб перед нами была стена или пропасть?