Синие ночи

Когда он позвонил из больницы и спросил, возьмем ли мы новорожденную красавицу, ответили не раздумывая: конечно, возьмем. Когда в больнице спросили, как назовем нашу новорожденную красавицу, ответили не раздумывая: конечно, Кинтана-Роо. Мы увидели это название на карте несколько месяцев назад во время поездки в Мексику и дали друг другу слово, что, если у нас когда-нибудь будет дочь (почему бы не помечтать, никакой дочери в обозримом будущем не предвиделось), мы дадим ей имя Кинтана-Роо. В тот год область на карте, называвшаяся Кинтана-Роо, по-прежнему была независимой территорией и лишь позднее стала одним из мексиканских штатов.

В тот год область на карте, называвшаяся Кинтана-Роо, по-прежнему была раем для археологов, герпетологов и бандитов. Канкун еще не стал местом паломничества студентов во время весенних каникул. Не было авиабилетов со скидкой. Не было турфирмы Club Med.

В тот год область на карте, называвшаяся Кинтана-Роо, была по-прежнему «терра инкогнита».

Как и новорожденная в родильном отделении больницы Св. Иоанна.

«L’adoptada», — будут вскоре называть ее в нашей семье. Усыновленная.

«M’ija», — буду называть ее я. Доченька.

В усыновлении, как мне предстояло понять, хотя и не сразу, трудно не наделать ошибок.

Для ребенка в самой идее заложен разрушительный механизм: ведь если его «выбрали», о чем это ему говорит?

Не о том ли, что он был предложен «на выбор»?

Не о том ли, что в конечном счете в мире есть только два человека?

Тот, который «выбрал».

И другой, отвергнувший.

Вот откуда в детской голове рождается понятие «отвержение». Разве нас бы оно не испугало? Разве мы не стремились бы его избежать? Надо ли объяснять, как вслед за понятием «отвержение» рождается понятие «страх»? Надо ли объяснять, как вслед за понятием «страх» рождается понятие «панический»?

«Терра инкогнита», как я до той поры ее представляла, не сулила никаких осложнений.

Что «терра инкогнита» может таить в себе осложнения, не приходило мне в голову.

11

Вдень, когда усыновление вступило в законную силу, жарким сентябрьским полднем 1966 года, мы вынесли Кинтану из здания лос-анджелесского суда и поехали в Беверли-Хиллз отметить это событие в ресторане «Бистро». В здании суда она была единственным грудничком, ожидавшим усыновления; остальная очередь состояла из взрослых, оформлявших опеку друг над другом ради тех или иных налоговых выгод. Нетрудно догадаться, что и в «Бистро» она была единственным грудничком. «Que bermosa, — вороковали официанты. — Que chula»[25]. Они посадили нас за угловой столик — тот, что всегда держали свободным для Сидни Коршака (жест, который в полной мере способны оценить лишь те, кто жил в Беверли-Хиллз в середине шестидесятых). «Скажем так: по кивку Коршака в одночасье теряли свои посты крупные профсоюзные боссы, — напишет позднее продюсер Роберт Эванс, пытаясь объяснить будущим поколениям степень могущественности этого человека. — По кивку Коршака закрывался Лас-Вегас. По кивку Коршака бейсболисты „Доджерс“ вдруг проигрывали ответственный матч». Официанты поставили переносную люльку на столик между нами. На Кинтане было платьице из голубой кисеи в белый горошек. Ей было неполных семь месяцев. Для меня этот ланч за столиком Сидни Коршака в «Бистро» знаменовал точку в процессе усыновления. Мы ее выбрали, она нас приняла, ее настоящие родители в суд не явились и правом сказать нам: «Нет, она наша, отдайте», которое гарантировало им законодательство штата Калифорния в разделе «Частные усыновления», не воспользовались.

Я посчитала тему закрытой.

Страх исчез.

Она стала нашей.

Пройдет еще несколько лет прежде, чем я пойму, что не одну меня мучил страх.

— А что, если бы вы не подошли к телефону, когда позвонил доктор Уотсон? — могла внезапно спросить она. — Что, если бы вы оказались в гостях, или не смогли приехать в больницу, или попали в аварию по дороге? Что бы тогда со мной стало?

Поскольку ответов на эти вопросы у меня не было, я их себе просто не задавала.

А она задавала.

Она с ними жила.

И с ними умерла.

«Зато сколько прекрасных воспоминаний», — будут говорить мне потом, будто воспоминания способны утешить. Не способны. Воспоминания — это то, что прошло, то, чего больше нет. Воспоминания — это уэстлейкская школьная форма в комоде, выцветшие и потрескавшиеся снимки, приглашения на свадьбы людей, чьи браки давно распались, приглашения на заупокойные мессы по людям, чьих лиц уже не восстановить. Воспоминания — это то, что я предпочла бы забыть.

12

«На 88-м году жизни скончался Сидни Коршак — легендарный адвокат, работавший на чикагскую мафию»…