Синие ночи

Мысль о том, что Арселия может неправильно ответить на какой-либо вопрос представительницы означенной службы, с первого дня не давала мне покоя: обрывки их воображаемого разговора роились в голове, как недописанный диалог к сценарию, не давали заснуть до четырех утра, а по мере приближения даты визита стали множиться с утроенной силой: а вдруг представительница службы опеки заметит, что Арселия говорит только по-испански? А вдруг попросит Арселию показать разрешение на работу? И каков будет ее вердикт, если она догадается, что присмотр за кандидатом на усыновление доверен нелегальному эмигранту?

Представительница службы опеки завела разговор о погоде (по-английски).

Я напряглась, заподозрив в этом подвох.

Арселия блаженно улыбнулась, продолжая поливку.

Я с облегчением выдохнула.

В эту секунду блаженная улыбка Арселии сменилась гримасой ужаса. Отбросив в сторону поливочный шланг, она схватила Кинтану на руки с криком: «Vibora!»

Представительница службы опеки жила в Лос-Анджелесе, она не могла не знать значения слова «vibora», «vibora» в Лос-Анджелесе значит «змея», а «змея» в Лос-Анджелесе значит «гремучая». Я была уверена, что Арселии показалось, но на всякий случай велела ей отнести Кинтану в дом, после чего поспешила успокоить важную гостью. «Это у нас такая игра, — соврала я. — Арселия делает вид, что видит змею. А мы над ней смеемся. Потому что вы же сами видите. Никакой змеи нет».

В саду, где резвилась Кинтана-Роо, не могло быть змей.

Только позже я поняла, что играла в нее, как в куклу.

Она ни разу не упрекнула меня за это.

Видимо, понимала, что, когда нежданно-негаданно в больнице Св. Иоанна в Санта-Монике человек получает на руки идеальную кроху, иначе и быть не может. Дома после крестин в католической церкви Св. Мартина Турского в Брентвуде мы угощали гостей сэндвичами с кресс-салатом и шампанским, а позже тем, кто дождался ужина, довелось отведать моих жареных кур. Дом, который мы тогда снимали, принадлежал Саре Манкевич, вдове Германа Манкевича[34]. Вдова уехала в шестимесячное путешествие, предварительно изъяв из шкафов всю дорогую фарфоровую посуду и спрятав в надежное место Оскара, полученного ее мужем за «Гражданина Кейна» («А то, знаете, — объяснила вдова, — зайдут к вам друзья, напьются, лапать начнут»), однако тарелками минтоновского фарфора (с тем же узором, что и на минтоновской мозаике, украшающей колоннаду к югу от фонтана Вифезды в Центральном парке) она мне пользоваться разрешила. До крестин я к минтоновским тарелкам не прикасалась, но в тот день выставила всю стопку на стол рядом с блюдом жареных кур. Помню, как с одной из этих тарелок Диана ела крылышко. Помню крапинку розмарина, налипшую на ее безупречно наманикюренный ноготь. Идеальная кроха спала в одной из своих длинных белых крестильных сорочек (у нее их было две, и обе подаренные, одна батистовая, другая льняная) в кроватке, полученной бесплатно в магазине «Сакс». Брат Джона Ник сделал несколько снимков. Глядя на них сегодня, я поражаюсь количеству женщин в костюмах от Шанель, с сигаретами между пальцев и в браслетах Дэвида Уэбба на запястьях. Это был период моей жизни, когда я искренне верила, что, жаря кур, чтобы потом подать их на минтоновском фарфоре Сары Манкевич, или покупая зонтик в Porthault, чтобы потом укрыть им мою маленькую красавицу от палящего сайгонского солнца, я исполняю свой материнский долг. Что он только в этом и заключается.

15

Я неспроста рассказала про Арселию и шестьдесят платьев.

Не подумайте, будто не понимала, что у определенного числа читателей (большего, чем полагают некоторые из вас, но меньшего, чем полагают самые недоброжелательные из вас) это не вызовет ничего, кроме раздражения («она наряжала малышку в платья, которые нужно было стирать и гладить, и наняла домработницу, которая их стирала и гладила»); эти читатели поспешат сделать вполне определенный вывод: Кинтана была лишена «обычного» детства, она росла в «привилегированной» семье.

Об этом-то я и хотела поговорить.

Не стану спорить по первому пункту, хотя и могла бы возразить, что «обычное» детство в Лос-Анджелесе очень часто подразумевает наличие испаноговорящей домработницы.

И даже, пожалуй, соглашусь, что детство Кинтаны было не совсем таким, как у всех, хотя не уверена, что у кого-то оно бывает «обычным».

Но вот насчет «привилегий»…

«Привилегия» — это упрек.

«Привилегия» — это клеймо.

«Привилегия» — это позорный столб.

«Привилегия» — это утверждение, с которым (как подумаю, сколько она выстрадала, как вспомню, что случилось потом) мне нелегко согласиться.

Снова перебираю снимки, сделанные Ником, — снимки с крестин.