Синие ночи

Я с детства отличалась на редкость хрупким телосложением. Говоря «на редкость», я не преувеличиваю: не было человека, который бы удержался от замечания о моих размерах. Помню, французский врач в Париже, выписывая мне рецепт на антибиотики, сказал, что у меня «мало толщины». И ведь прав был по сути, но кто его тянул за язык? Особенно бесило, когда об этом объявляли как об открытии, будто сама не знаю. Я была маленькой, я была худой, я легко обхватывала запястье большим и указательным пальцами. С ранних лет мать уговаривала меня поправиться, как будто я не поправлялась нарочно, из чувства протеста. Мне не разрешалось выходить из-за стола, пока все не доем, — правило, приведшее к массе новых ухищрений, чтобы не есть вообще. Мать часто заводила речь об «обществе чистых тарелок». Ставила в пример тех, кто хорошо ест. Помню, отец однажды не выдержал: «Что ты все в нее впихиваешь? Она же не мусорное ведро». Повзрослев, я пришла к выводу, что при таком подходе к еде ребенку практически обеспечено расстройство пищевого поведения, но матери говорить этого не стала.

Новому неврологу тоже не говорю.

Тем более что в дополнение к ранее предложенным панацеям (набрать вес и заняться лечебной гимнастикой) новый невролог решает опровергнуть диагноз, поставленный почти полвека назад методом исключения: оказывается, никакого рассеянного склероза у меня нет. Он очень напирает на это. Да-да-да. Нет никаких оснований полагать, что у меня рассеянный склероз. Результаты магнитно-резонансной томографии, которыми врачи в ту пору не располагали, демонстрируют это со всей убедительностью.

— А что есть? — спрашиваю, всячески показывая, что заранее согласна с его выводом.

Неврит, нейропатия, неврологическое воспаление.

Делаю вид, что не замечаю его легкого раздражения.

Спрашиваю: в чем причина этого неврита, этой нейропатии, этого неврологического воспаления?

Отвечает: в недостатке веса.

Ну вот. Наконец-то по вопросу, что со мной не так, достигнут консенсус. Обе заинтересованные стороны сходятся на том, что выздоровление находится в моих руках.

Получаю направление на консультацию диетолога.

Диетолог готовит (неизбежные) протеиновые коктейли, едет на ферму в Нью-Джерси за свежими яйцами (уже лучше), идет в кондитерскую Maison du Chocolat на Мэдисон-авеню за настоящим сливочным мороженым (совсем хорошо).

Пью протеиновые коктейли.

Ем свежие яйца с фермы в Нью-Джерси и настоящее сливочное мороженое из кондитерской Maison du Chocolat на Мэдисон-авеню.

Бесполезно.

Вес прежний.

Я вновь перестаю верить, что выздоровление находится в моих руках.

С другой стороны, к своему удивлению, обнаруживаю, что мне весьма по душе лечебная гимнастика. Регулярно посещаю занятия в Центре спортивной медицины на углу Шестидесятой улицы и Мэдисон-авеню. Нахожусь под большим впечатлением от физической формы и общего тонуса группы больных, занимающихся в одно время со мной. Наблюдаю за тем, как уверенно они держатся, как умело повторяют за физиотерапевтом упражнения с различными снарядами. Чем больше на них смотрю, тем больше обретаю надежду: лечебная гимнастика помогает. Эта мысль поднимает настроение, придает сил. Интересно, через сколько занятий мое тело станет таким же послушным, как у них? Лишь посреди третьей недели походов на лечебную гимнастику узнаю, что группа, занимающаяся в одно время со мной, — это не больные, а игроки нью-йоркской команды «Янкиз», которые в свободные от игр дни приходят сюда на растяжку.

21

Сегодня по пути домой из Центра спортивной медицины на углу Шестидесятой улицы и Мэдисон-авеню я замечаю, что надежда, возродившаяся от вида игроков нью-йоркской команды «Янкиз», снова тает. Кажется, еще никогда я не чувствовала такой неуверенности в своих физических силах. Уверенность в интеллектуальных способностях вообще на нуле. Даже правильно описать, что со мной происходит, не в состоянии. Ни манеры, ни интонации, ни слов не могу нащупать.

Обо всем нужно говорить прямо.

С предельной откровенностью. Называя вещи своими именами. А меня что-то останавливает.

Но что?

Нейропатия? Беспомощность? Неспособность говорить прямо?

Но ведь раньше вроде могла?

Разучилась?

Или вещи, которые я избегаю называть своими именами, — это вещи, которые я предпочла бы не обсуждать?

И, когда говорю вам, что боюсь встать со складного стула в репетиционном зале на Западной Сорок второй улице, чего я на самом деле боюсь?

22

А что, если бы вас не оказалось дома, когда позвонил доктор Уотсон…

Что, если бы вы не смогли приехать в больницу…

Или попали в аварию по дороге…

Что бы тогда со мной стало?