Синие стрекозы Вавилона

Стоял мокрый, скучный месяц нисану. То и дело принимался идти дождь, иной раз в воздухе снова появлялись сырые хлопья снега, тающие на асфальте. Так тянулось уже почти две седмицы без всякого просвета.

Когда мы вдвоем направились в Литамское управление регистрации актов гражданского состояния, небо было затянуто толщей облаков. Я шел впереди. В одном кармане у меня лежала коробочка с серьгой, в другом — деньги. Мурзик шагал следом. Он тащил увесистую сумку с документами. Таблички глухо позвякивали.

Я повернулся к Мурзику.

— Ты бы их хоть в планшет положил.

У меня был специальный фирменный планшет с карманами для табличек. Ицхак позаботился обеспечить сотрудников своей фирмы.

Мурзик сказал, что он их положил. В планшет. Какие влезли. Мурзик был непривычно бледен.

— Что с тобой? — спросил я резким тоном. Потому что и сам почему-то нервничал.

— Ну… боязно как-то, — сказал мой раб, отводя глаза.

Я остановился.

— Месяц нисану еще не истлеет, как мы перестанем существовать. Сольемся, блин, в едином герое Энкиду.

Мурзик нехотя подтвердил: ну да, сольемся.

— Так что ты ерзаешь? Отклонения сказываются… непатологического характера?

Он пожал плечами.

— Я не нарочно… Да и нужно ли это — ну, освобождать меня? Может, оставить нам эту затею, господин? И так вон сколько сил да денег угрохали…

— Ты что, Мурзик, с ума сошел? Хочешь влиться в нашего общего предка, пребывая в рабском состоянии?

— Ну и что? Мало ли куда я вливался в этом состоянии — ни от кого еще не убыло…

Я наорал на него, и разговор заглох.

Процедура превращения моего раба в вавилонского гражданина заняла ровно четверть клепсидры. Два полуголых вышколенных холуя с электрическими факелами в руках пригласили нас в церемониальный зал.

Зал был довольно убого разрисован по стенам масляными красками: круглые белые цветы на синем фоне. Грубая имитация узоров с ворот Иштар. По углам стояли гипсовые быки Мардука, покрашенные золотой краской, и искусственные фикусы в кадках.

Хорошо кормленая тетя в одеянии, имитирующем одежды царя Хаммурапи, поднялась нам навстречу из-за стола и для начала сурово спросила меня, уверен ли я в своем решении отпустить этого раба Хашту на свободу.

Я кашлянул и сказал, что да, уверен.

Тогда она обратила взоры на Мурзика. Тот аж присел и оглянулся на меня, будто ища поддержки. Я погрозил ему кулаком — исподтишка, конечно.

— Освобождаемый раб Хашта, — проговорила тетя, — полон ли ты решимости, став вавилонским гражданином, жить, трудиться и умереть на славу и ради пользы Великого Города?

— Да, — сказал Мурзик. Я знал, что он говорит правду.

Мы все — мы, Энкиду, — были полны решимости.

Тетя выдержала небольшую паузу и разразилась речью о правах и обязанностях Вавилонского Гражданина. Речь была скучная. Скучно было тете, скучно было и мне. Один только Мурзик внимал, приоткрыв рот, но не думаю, чтобы он много понимал.

Наконец тетя угомонилась и торжественно провозгласила Мурзика Вавилонским Гражданином, прозвонив при том в колокольчик. Нам с гражданином Хаштой было велено зажечь две свечи. Мы повиновались. Тетя воззвала к Бэл-Мардуку, приняла от нас документы, ввела данные в компьютер и выдала Мурзику удостоверение личности.

После этого она загасила свечи пальцами и величаво указала нам на дверь.

Мы вышли.

— Что? — спросил меня Мурзик, растерянно вертя в руке глиняную табличку и две бумажных копии. — И это все?

— А тебе мало? — огрызнулся я. — Хотелось боя быков и человеческих жертвоприношений?

Мурзик помолчал немного. Пожал плечами. Поглядел на себя в зеркало, висевшее в вестибюле. Видимо, никаких перемен в себе не обнаружил и растерялся окончательно.

Я вытолкнул его из дверей управления, и тут мы увидели, что облака над Городом разошлись и проступило солнце.

И тотчас же все заиграло. Небо наполнилось лазоревым сиянием. Далеко за Рекой вспыхнула золотом башня Этеменанки. Глубокой синевой заиграли изразцы у храма Иштар.

По Евфрату медленно шел лед. Ослепительно-белые льдины проплывали по черной, будто маслянистой воде, с легким шорохом касались берегов, потрескивали и шумели, налетая на быки мостов.

— Ух ты!.. — прошептал Мурзик.

Я потащил его в косметический салон — прокалывать ухо. Мурзик не сразу догадался, куда мы идем, а сообразив — замялся.

— Что? — сурово спросил я.

— Ну… — пробубнил он. — В общем, там… это… А зачем это, а?

Я вытащил из кармана золотую серьгу в форме полумесяца и покачал у него перед носом.

— Помнишь, Хашта?

— Это… мне, что ли?

— Разве ты не такую носил?

— Ну… — не стал отпираться Мурзик.

— Идем, надо ухо проколоть.

Я почти силой приволок его в косметический салон и заплатил за нехитрую операцию. Сам зашел в бордель-бистро, открытый для клиентов, вынужденных коротать время в ожидании. Мурзик вернулся ко мне через полстражи, довольный. Серьга покачивалась у него в ухе. Я заметил, что даже выражение лица моего бывшего раба изменилось.

— Хочешь? — спросил я, кивая на бистро.

Мурзик честно сказал, что проголодался, а в бистро ему сегодня не хочется.

Я натянул штаны, заплатил девчонке пять сиклей сверх положенного по прейскуранту и вышел вместе с Мурзиком из салона.