Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

Он попробовал представить себе, сколько может весить древесина, из которой построено это судно, и оказался не в состоянии произвести расчеты, равно как и представить себе более двухсот тонн грузоподъемности, хотя и знал, что одна тонна соответствует тысяче полных бочек воды. Он окончательно стряхнул с себя сон и тут увидел бригантину водоизмещением уже менее этих двухсот тонн и лишь с двумя мачтами с убранными парусами и большой бизанью на корме, а также со штагами и кливерами. Увидев и сравнив между собой эти два судна, он понял только, что они разные, и смог выявить лишь самые простые и заметные различия, пока Бернардо Фелипе не постучал в его дверь и, усевшись возле кровати, не объяснил ему все, в том числе и о двух шхунах, которые тоже прибыли этой ночью.

«У шхуны обычно две мачты, но у нее только косые паруса», — сказал он ему без малейшего оттенка высокомерия.

А потом начал объяснять ему прочие различия, постепенно давая описания также и других типов кораблей, обычно заполнявших причал, располагавшийся в те времена у старого здания таможни. Пакетботы[55] и шхуны-бригантины, люгеры[56] и обслуживающие суда, яхты и парусные лодки; последние обладали малой осадкой, а посему могли подходить прямо к причалу, в связи с чем широко использовались в те времена в каботажных перевозках, как правило, между неглубокими портами. И так, незаметно, все это становилось частью капитала знаний отважного юноши из Оскоса, получавшего свой первый урок морского дела. О, эти слова, произносимые лишь теми, кто служит морю, и лишь им понятные! Теперь он вспоминал эти свои первые морские слова, ощущая их вкус, упиваясь ими, словно амброзией. Это были сладко-горькие слова, подобные воспоминаниям, что этим дождливым утром в Оскосе накатывали на него, будто морские волны, торжественные и мерные, сильные и непокорные.

Вспоминая все это, Ибаньес понимает, что с самого начала его внимание привлекали прежде всего суда большой грузоподъемности, большого водоизмещения. Все-таки ему действительно было свойственно это стремление к величественности, если не к величию. «Большое судно, пусть даже и не на плаву», — сказал он себе, и на губах у него вновь проступила грустная улыбка. Ему всегда нравились огромные корабли, подобные соборам, воздвигнутым в честь богов судостроения. Он вновь улыбнулся, вспомнив, что тогда он еще не знал, что позднее построит свои собственные корабли, некоторые из них огромные, другие не такие большие, как хотелось бы, но непременно соответствующие потребностям момента: Принц мира и Победа-2 или Конкистадор, промышлявший каперством, разумеется с ведома короля, и даже шхуна Дозорный, с помощью которой он торговал самыми разными товарами вдоль однообразного побережья Пиренейского полуострова, лишь в Галисии изрезанного подобно лепным украшениям Камариньаса.

Ему непросто было вспомнить названия всех принадлежавших ему кораблей, это вывело его из терпения, и он предпочел вновь обратиться к воспоминаниям о первых днях своего пребывания в Рибадео. Из окна отведенной ему комнаты он мог созерцать часовню Башенной Троицы и теперь уже с высоты прожитых лет вспомнил свои первые прогулки по городу: вот они вместе с Бернардо выходят из дома какого-нибудь знакомого, которому с самого начала представляли Антонио как равного, даже как переехавшего к ним дальнего родственника. В качестве такового его и принимали.

С самых первых дней его жизни в этом чудесном городе он стал одним из привилегированных, проживающих в добротных домах жителей Рибадео, принадлежащих частично к благородному дворянству, частично к разбогатевшим коммерсантам; и все же больше всего среди них было сельских идальго, с любопытством взиравших на нового члена местного сообщества. Их внимание привлекала его гордая осанка, уверенная манера держаться, несколько высокомерный вид, взгляд, в котором уже начинала проявляться жесткость; и хотя некоторые сочли возможным отнести это на счет его юных лет, стремления к самоутверждению и некоторой неуверенности, которую он всячески старался скрыть своими несколько вызывающими манерами, вызванными не чем иным, как чистой предосторожностью, все же многие так никогда и не простят ему этого. Но кто-то сочтет это высокомерие обычным упрямством юноши, спустившегося с гор, и вот они-то как раз и простят ему все. Но их будет немного. К сожалению, совсем немного. Зависть имеет обыкновение рядиться в самые нелепые одежды.